Капля наливки в хрустале подумала-подумала, и обернулась каплей крови.

    Запеклась.

    Лишь Джандиери осмелился, приблизился к перилам веранды. Оперся, стал смотреть, слушать издали. Губу покусывал, полковник.

    А за его спиной – дочь Тамара.

    Мимо глядит.

    – Когда-то я пел в этом замке.

    И зал в изумлении замер.

    А там, у далеких, ковровых – проклятых! – покоев

    Стояла хозяйка,

    Стояло в глазах беспокойство.

    Я – призрак забытого замка.

    Но память мне не отказала.

    И дрожь Ваших губ, и дрожание шелка на пяльцах

    Врезались звенящей струною

    В подушечки пальцев…

    Да, врезались. Трижды тебе доводилось аккомпанировать Феденьке "Балладу призраков", и трижды после этих слов пальцы переставали тебя слушаться, Княгиня. Какая-то другая правда, иное мастерство входили в них; тягучий, шотландский напев возникал сам, мимо воли – ты никогда не играла его, кроме этих редких случаев, и взявшийся ниоткуда сквозняк принимался шалить с прядкой волос у виска.

    Что ты с ними со всеми делаешь, Феденька?

    Что ты делаешь со мной?!

    Что я, Дама Бубен, с тобой сделала-сотворила?!

    – Вы помните, леди, хоть что-то?

    Задернута жизнь, словно штора.

    Я адом отвергнут, мне райские кущи не светят,

    Я – призрак, я – тень,

    Наважденье,

    За все я в ответе.

    В прошедшем не призраку рыться.

    Ваш муж – да, конечно, он рыцарь.

    Разрублены свечи, на плитах вино ли, роса ли…

    Над телом барона

    Убийцу казнили вассалы.

    Будто повинуясь темному приказу, завыл Трисмегист. На луну, которой не было в дневных небесах; над покойником, которого не было здесь, на даче, меж светскими, живыми людьми.

    А в руках Федора возникла детская трещотка из липы. Сошлись ребристые грани, простучали каблучками по плитам, громыхнули подошвами тяжелых сапог; ветер раздернул бархат портьер, и вот, еле слышно – скрип открываемой двери.

    Шаги.

    Живые так не ходят.

    – Теперь с Вашим мужем мы – ровня.

    Встречаясь под этою кровлей,

    Былые враги, мы немало друг другу сказали,

    Но Вас, моя леди,

    Давно уже нет в этом зале.

    Мы – двое мужчин Вашей жизни.

    Мы были, а Вы еще живы.

    Мы только пред Вами когда-то склоняли колени,

    И в ночь нашей встречи

    Вас мучит бессонница, леди!..

    Поодаль, нервным контрапунктом, возник ритм. Даже не глядя в ту сторону, продолжая терзать струны мандолины, ты знала: Акулька пальцами по краешку стола стучит. Акулька-Акулина, рябая девка-егоза; Александра Филатовна, маленькая женщина, пред которой весь персонал харьковского Зоологического сада на цыпочках ходит – да-с, господа хорошие, стучит пальцами.

    Постукивает.