ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ

    А вот сейчас он сам, этот Дух Закона, вам в глаза заглянул. Какое заглянул?! – уставился, прикипел. Что он там видит? неужели всего лишь:

    …стекло.

    Кусок разбитого оконного стекла. На полу. Сверху бьет солнце, и отражение человека в стекле играет с солнечными зайчиками. Или уже не солнце – каблук бьет. В стекло. С размаху. Летят осколки, летят в них человеки – один другого меньше, один другого потешнее.

    Летят следом зайчики: доиграть.

    А каблук опять целится. Вон, в каждом осколочке видно: поднялся, сейчас опустится. Много будет человечков, много каблуков…

    * * *

    Ноги ватные, гнутся-подгибаются, сердце устало биться, притихло в страхе; стою, падаю, валюсь, а вдалеке девки плясовую завели:

    "Стала муха пауком, пауком, стучит муха кулаком, кулаком…"

    И подпевают весело:

    "…будешь ты самый последний съеден, когда я разделаюсь с прочими; вот мой подарок! Вот! Вот!.."

    III. ФЕДОР СОХАЧ или ТРУДНО БЫТЬ МАГОМ

    Сойди и сядь на прах, девица, дочь Вавилона;

    сиди на земле; престола нет, дочь Халдеев,

    и вперед не будут называть тебя нежною и роскошною.

    Книга пророка Исаии

    – …ай, нэ!.. ай, нэ-нэ… аааааай…

    Тишина.

    Только захлебываются вокруг сумасшедшие сверчки.

    И снова, тоскливой, волчьей безнадегой:

    – Ай! ай, нэ…

    Вечер стаей сизых голубей опускался на землю. Поздний, сентябрьский вечер. Складывал крылья, играя, окутывал сумерками вербы на холме, вынуждая строгих дядек-тополей ревниво качать головами, осыпая битую сединой листву; в камышах шелестел чуть слышно, притворяясь блудным потерчонком – младенцем-нехристем, утопленным родной матерью.

    – Ай, нэ! ай, нэ-нэ…

    – Поешь? – спросил Федор, приподнимаясь на локте. – Душа просит?

    Друц не расслышал. Он сидел возле коляски, привалясь к ступеньке плечом, и дончак Кальвадос тянулся мордой, фыркал в ухо, приглашая ехать. Старый он был, ром сильванский, Валет Пик, старей старого; впервые таким увиделся. Это, выходит, если и на Княгиню исподтишка глянуть… нет, быть не может!

    Вечер, вечер, хозяин теней – твои проделки?

    Чуть поодаль, спиной к Федору, любовалась закатом княжна Тамара. Тоже не повернулась, вся ушла в созерцание.

    Ну, ей-то, бедняжке, простительно…

    – Ефрем Иваныч! – горло сперва зашлось фистулой, а дальше ничего, прокашлялось басом. – Осчастливьте, бросьте взгляд! Очи черные, очи жгучие…

    – Ай, очи страстные… А-а-ай!

    И когда он только успел помолодеть, этот чертов Друц? Вскочил – нет, взлетел! в пляске двинулся к бывшему крестничку! просиял взглядом! Лет сто с плеч скинул; каблуками растоптал. Одна ладонь за голову заброшена, другая ляжку обхлопывает, чище бубна.