Округу воплем взбудоражил:

    – А к нам вернулся наш любимый, Федька милый-дорогой!

    Сел Федор. Затылок наскоро ощупал, где саднило. Скривился: эк угораздило шишку заполучить! Небось, когда падал без памяти, приложился. Друцу-плясуну глазами на княжну указал: чего блажишь, мол? не знаешь, какая она? При Тамаре лишний шум подымать никак не следует…

    И увидел: сошла радость с Друцева лица. Мартовским снегом в низинке оплыла. Будто не о княжне, умом скорбной, Федька рому напомнил – о беде-вине, о грехе-проступке.

    – Я… Федька, я же хотел, как лучше…

    Ничего не понял Федор. Все хотят, как лучше. Крестник мажий в Закон вышел, а крестный сперва песни тянет, будто кота за хвост, потом ерунду порет. Интересно, это у всех так, или Федору Сохачу пуще других свезло?

    Ладно, после разберемся. Еще и спасибо скажем, в пояс поклонимся: за науку отдельно, за княжну отдельно. Знает Федор – не случись рядом Дуфуньки, когда он, парнишка-раскрасавец, в Закон брякнулся, неизвестно еще, как бы Тамара это дело в одиночку пережила.

    Встал, мимо Друца к княжне двинулся.

    Улыбку по дороге примерил наскоро: не морщит? складками не собирается?

    – Тамара Шалвовна! Пора домой! Тетушка Хорешан, небось, волнуется…

    Нет ответа.

    Одни сверчки за упокой голосят.

    – Федька… не трожь ты ее, ради Бога…

    Рука княжны оказалась ледяной. Словно камень-голыш на дне омута ухватил. Глубокого омута, тихого, доверху полного чертей. Вот явись сейчас мраморный дог Трисмегист, оближи хозяйке пальцы – придется собачий язык с кровью отдирать.

    Примерзнет.

    – Господи, Друц! Что у вас тут?.. что с вами стряслось?!

    Молчит ром.

    Взгляд под брови косматые прячет.

    – Понимаешь, Федька… я за тобой хотел… а она… Понимаешь?

    И опять ничего не понимает Федька. Ничегошеньки. Кроме одного: он, Федор Сохач, теперь – маг в Законе. Отныне; навсегда. Не Валет, не Король – карта чистая, безмастная. Кипит в Федьке сила-уменье. Свое ли, чужое? правду говорил Дух? врал? какая сейчас разница?!

    Окаменел Федор пред Тамарой идолом всевластным; глазами в глаза потянулся. Где б ни была ты, княжна, в каких бы безднах ни тонула – вытащу в жизнь новую. Блином по сковороде раскатаюсь, а вытащу. Жалко ведь девку; смертной жалостью жалко. Вот… вот уже… вот…

    Без причины вспомнилось: как на таежной вырубке лесину сам-друг поднимал, как потом скрюченным в три погибели отлеживался.

    Вспомнилось, а следом за памятью и причина явилась.

    Тянись, Федька, тянись! подымай! спасай! да бойся – душа пуп надорвет… Все твое кипенье в пар вышло; хочешь ты на червонец, а не можешь ровным счетом ни на грош медный.

    Одно бульканье.

    – Прекрати! – это Друц. Сразу понял, оглушил криком; вернул обратно. – Брось, дубина! Оставь!

    Сзади клещом вцепился, оттащил. Откуда и сила взялась, у старого? усталого?! откуда?!

    – Ты ее в коляску сажай, Федька. В коляску. Я тебе по дороге… я тебе…

    – В коляску, – вдруг сказала княжна Тамара. – Феденька, это вы?.. я домой хочу, Феденька… сгорело там все, дотла. Поехали домой, хорошо?

    …рядом истово, неумело крестился Друц.