Федька во все глаза уставился на священника. А отец Георгий уставился в землю. Поник головой.

    Понял, к чему клонит господин полковник?

    – Вижу, святой отец, вы догадались, к каким выводам я пришел. Правильно: вы, единственный, кто пошел в ученики к магу в Законе, будучи сложившейся незаурядной личностью – именно вы выше Десятки не поднялись. И я оговорился: вы не исключение, вы – правило. Все вы, здесь присутствующие, включая наших таежных дикарей… дикарей в отставке. Я на верном пути, господа?

    Только сейчас убрал Джандиери пальцы от лампового стекла.

    Будто маленький, ухватился за мочку уха.

    – Я на верном пути, – сам себе ответил.

    * * *

    За небокраем – «обрием», как говаривали в слободских краях, – невидимая стряпуха-заря принялась себе куховарить помаленьку. Так бывает, когда в еще кипящий на огне борщ-свекольник – мутный, грязно-бурый, помои помоями – плеснут сперва кисленького, и варево вдруг заиграет красками, нальется неожиданной, вкусной яркостью, чтобы потом, уже в тарелке, остынув предварительно на леднике, принять в себя славную порцию сметаны, забелиться отовсюду Млечным Путем… все путем, хлопцы! – да под чарку, да с пампушками, с чесноком…

    Ох, и бывают же на белом свете сравнения! правда, Федор Федорович?! – смачные, хлесткие! сперва глянешь – вроде ни к селу, ни к городу! преддверие рассвета с борщом сравнить, и добро бы с мясным, наваристым, а то с постным свекольничком, куда крошится с огорода что ни попадя – курам на смех!

    Просто едва посветлело кругом, едва заголосил с клироса ветвей архиерейский хор птичек-синичек, так сразу живот подвело, и жрать захотелось – спасу нет.

    Вот отсюда и сравнения.

    Эх, Федор ты, Федор…

    – Все это слишком хорошо, – глубоко вздохнув, бросил Джандиери, и никто не усомнился, о чем ведет речь господин полковник. О чем прежде вел, о том и ныне. – Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Вернее, ВСЕЙ правдой. Бесплатный сыр бывает только в мышеловках, уж простите за банальность. Из грязи в князи, из девки-растеряхи в светские дамы, из битого Пьеро в бьющие Арлекины. Из Ивана-дурака в Иван-царевичи…

    Щеточка усов вдруг встопорщилась больше обычного, рот раскрылся, явив два ряда белоснежных, жемчужных зубов; и из горла полковника понесся орлиный клекот. Шалва Джандиери, жандарм Е. И. В. особого облавного корпуса «Варвар», смеялся! смеялся взахлеб, без стеснения, истово и искренне, смеялся при людях, как хохотал он несколько дней назад, при гостях, уводя в танце дочь-Тамару и нож ее острый от бешеной Акулины, – помнишь, Федька, сукин сын?! ты помнишь?! тогда почему тебе вдруг явилось страшное?!

    …Вот.

    …Вот сейчас.

    …слышишь: звенят мониста. Визжит паркет под каблуками. Ошалели гитары; не поют – волками воют. Пляшет ротмистр Земляничкин в кутерьме "Пятого Вавилона". Слышится Федору в балагане сумасшедшем, сквозь танец-смерть:

    – Еще не остыло, не вымерзло счастье,

    И кровь не вскипела на остром ноже;

    Еще! о, еще! не прощай, не прощайся!..

    Но где-то – уже.

    Нет, не уже.

    Еще.

    Потому что Джандиери прервал смех – у края пропасти коней бешеных на дыбы вздернул… остановил.