В лицо ударили ошметки жидкой грязи.

    Значит, снова пронесло. Не за тобой примчался. Ай, глупый ром, чему радуешься? Валета, значит, пронесло – а Даму?..

    И ты решительно направился вслед за ускакавшим урядником к купцову подворью.

    * * *

    У подворья толпился народ. Шумели, что-то втолковывали друг другу, заглядывали через забор. Все были уже изрядно навеселе по случаю воскресенья.

    – Слышь, Друц! Подруга твоя вроде как совсем кони двигает! Ин уже и Шептуху привели…

    – То примета верная!

    – Дык еще и урядник!..

    – А што – урядник?

    – Дык власти…

    Сердце в груди глухо бухнуло. Что ж ты так, Княгиня? Не впрок подарочек вышел, значит?..

    Не отвечая посторонившимся мужикам, ты молча толкнул калитку. Немой слуга Михайло – детина с тебя ростом – тряхнул было соломенной шевелюрой, ежом торчавшей во все стороны из-под картуза. Вздумал дорогу загородить. Зря – ты, по-прежнему молча, отодвинул немого плечом, и Михайло понял. Не стал ерепениться, хватать, не пущать…

    Умен, сторож.

    По двору вываживали покрытого клочьями пены урядникова жеребца. Нет, не спалил коня, отдышится, отойдет, – мимоходом определил ты. Лишь бы поить не вздумали.

    Самого урядника видно не было.

    Ты направился к крыльцу, но тут дверь распахнулась навстречу, и на крыльцо выбрался хозяин дома. Ермолай Прокофьич пребывали в явном душевном расстройстве: на потном, с красными пятнами, лице стыла обида пополам с недоумением. Купец пытался раскурить цыгарку – не фабричную папироску, как давеча, а обычную самокрутку; сломал одну спичку, другую. Наконец подкурил, с облегчением окутался облаком сизого дыма – и только тут заметил тебя.

    – А-а, Дуфунька, – ничуть не удивился. – Плохи дела у Рашели. Как ты ушел, так ее вскоре и опялило.

    – Что – опялило?

    – Ну, этот, как его… – Ермолай Прокофьич пытался вспомнить некогда слышанное ученое слово. – Кондратий, вот! Побелела вся, мало што не посинела, бьется, задыхается, глаза пучит… Я уж думал – все, кончается! Ан нет, попустило маленько. Только-только задышала – а тут по-новой кондратий… тьфу ты пропасть! – Кондратыч вламывается. Мол, велено доставить в Мордвинск на опознание.

    – На какое еще опознание?

    – Да я и сам не уразумел толком, шиш лесной! – в досаде плюнул купец. – Велено, и все тут! Я Кондратычу: да погоди ты, вишь – чуть жива баба, пущай оклемается! А он уперся: приказ у меня! Не поспею к вечеру – начальство голову снимет… Я уж и телегу велел запрягать. Да только квелая она, Рашель-то! – кого бы с ней отправить? За кучера, за костыль…

    – Я поеду, – гулко ухнуло за спиной. – Отвезу.

    Ты обернулся.

    У крыльца стоял непонятно как пробравшийся во двор Федюньша.

    А немой Михайло держался за бок и лишь разевал рот по-рыбьи.

    ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ

    А у Федюньши Сохача в глазах, за голубой кромкой, всегда одно:

    …белка скачет.

    Рыжая, пушистая. Хвостом во все стороны безобразничает. Еловая лапа под белкой трясется, тоже рыжиной отблескивает.