ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ

    А в блеклых, водянисто-мокрых глазках сторожа из мордвинского морга – вглядывайся, не вглядывайся! – мелко плавает:

    …клеенка.

    Рядом – угол стены; кафелем облицован. Откуда-то сбоку большой палец ноги выпятился: сам палец синий, на нем бирка, тоже клеенчатая, фиолетовыми чернилами испачкана. На клеенке стакан примостился; налит всклень, с краями. Немного водки пролилось, и в резко пахнущей лужице мокнет ломоть ржаного хлебушка: пористый, ноздреватый, на горбушке пять зернышек тмина.

    Это, значит, хорошо.

    Сейчас хорошо, а будет еще лучше.

    * * *

    – Встать!

    Вахмистр пинком распахивает дверь. Окрик его мгновенно подымает на ноги словоохотливого жандарма, да еще тебя – жизнь барачная приучила. Откуда и силы взялись? Сторож с Федюньшей припоздали малость: замешкались. Впрочем, вахмистру на это плевать.

    Подойдя к тебе, он зачем-то щелкает каблуками и коротко, по-офицерски кланяется.

    – Госпожа Альтшуллер!

    Обращение, от которого довелось отвыкнуть – все больше по-иному величали – удивило.

    Но не слишком.

    Удивляться, радоваться, сокрушаться – что это? как это?!

    – Госпожа Альтшуллер! Сейчас вам предъявят для опознания тело женщины, погибшей позавчера ночью под колесами поезда. Прошу учесть: ваши показания имеют существенную важность для следствия! Об ответственности предупреждать не буду: сами знаете. Вы готовы?

    Ты кивнула.

    Кажется.

    Вахмистра это вполне удовлетворило:

    – Митрич, валяй!

    Сторож мышью шмыгнул куда-то вглубь. Скрип петель, невнятные проклятья; тяжко просела под невидимым отсюда телом каталка. Мертвые – они тяжелые. Это правда. Живые куда легче, живым все чего-то хочется, все вверх тянутся, сами себя за уши… глупцы.

    Взвизгнули колеса по кафелю.

    Вернувшийся сторож ловко перетягивает укрытую клеенкой покойницу на мраморный стол. Глядит на вахмистра: снимать ли?

    – Итак?

    Клеенка с шуршанием соскальзывает на пол.

    Ты смотришь.

    Ты в недоумении.

    Совершенно незнакомая женщина лежит перед тобой, во всей своей ледяной, бесстыдной наготе. Резко проступают наспех сделанные швы – в тех местах, где кривая игла сшивала отрезанные части. Лицо женщины сохранилось в неприкосновенности: обычное лицо, миловидное… было. Этого лица испугался атаман кодлы, если верить болтуну-жандарму. Левый глаз слегка сощурился, подмигивает тебе: что, Княгиня, не меня ожидала? Ну ладно, и на старуху бывает проруха…

    "Тело женщины, – всплывает из глубин фраза вахмистра, – погибшей позавчера ночью… под колесами…"

    И все-таки удивление приходит. Как – позавчера ночью? почему? быть не может?! Это, выходит, ночью подобрали, утром сшили, а к часу дня урядник Кондратыч уже несся по Кус-Кренделю, мучая шпорами жеребца?! Как это он поспел? когда его предупредить успели?! Когда послали за тобой для опознания?!

    Неужели заранее? ДО смерти?!

    Поезд еще только раскидывал по полотну останки несчастной, а по урядникову душу уже несся особый курьер?!

    Как это? возможно ли?..

    Удивление вспыхивает римской свечой на фейерверке – и гаснет, пыля редкими искрами.