– Чаво?

    Бедолага, он аж слюной подавился. А баба – ничего, съела.

    Бабы, они живучей.

    – Зовут – Дуфуня. А по фамилии – Друц.

    – Дуфуня… Это по-вашему, по-варнацки, што ли?

    – Да нет, просто имя такое. От рождения, – ты пожимаешь плечами.

    В спине снова щелкает. Короткая боль. Нет, отпустило…

    – Вот ить окрестили! – сочувственно качает головой хозяин. – Дуфуня! Не, я тебя лучше Друцем звать буду.

    – Зови, – тебе действительно все равно.

    – Ну а я, стал-быть, Филат. За стол садись, што ли? Чекалдыкнем за знакомство…

    – Я те щас «чекалдыкну», мерин сивый, ухватом по загривку! – мгновенно взвивается молчавшая до сих пор Филатова жена. – Только б зенки с утра залить, кочерыжина!

    Справедливости ради надо сказать, что утро давно кончилось, и мглистый день успел перевалить за полдень. Впрочем, вслух этого говорить ты не стал: последнее дело – с порога пререкаться с хозяйкой дома!

    – Да ты што, Палажка, сдурела?! Ить паря с морозу, сугреться ему надоть!

    – Чаем пущай греется! – отрезала Палажка. Обернулась к ссыльному:

    – Чай есть? А то не напасемся…

    – Есть, – непослушное, окоченевшее лицо твое с трудом сложилось в некое подобие улыбки. – И чай есть, и солонина, и сухари, и даже сахара фунт – пайку на две недели вперед выдали.

    Скинул котомку, начал развязывать узлы. Руки не слушались. Ты прекрасно знал, что это – не только от мороза. А дальше будет еще хуже… дальше будет всегда хуже, и никогда – лучше.

    Никогда.

    – Ну вот, дура-баба, а ты водки жалеешь! – попрекнул жену Филат, жадно наблюдая, как ссыльный выкладывает на стол содержимое своей котомки. – Ну, Пелагея, ну, окстись, што ли…

    – Ладно уж, ему – налей. А себе – на донышке! Чай, не ты с мороза пришел!

    – Да будет тебе, разоралась… Тащи кашу, стал-быть, обедать будем. Эх-ма, жисть наша, пропащая…

    "Это точно," – подумал ты, медленно расстегивая крючки армяка.

    * * *

    Сивуха обожгла горло, горячим комом ухнула в желудок. На глазах выступили слезы. Да, отвык ты от хмельного, Друц-лошадник, Валет Пиковый, за пять-то лет строгой каторги, отвык едва ли не вчистую. А раньше, бывало…

    Забудь, морэ! [4]

    Забудь о том, что было раньше; само слово проклятое «раньше» забудь! Прошлое – отрезанный ломоть; гнить тебе отныне здесь, на поселении, пока копыта не отбросишь, а ждать этого – по всему видать, что рукой подать…

    Распухшие пальцы лишь с третьей попытки уцепили кусок солонины, кинули в рот – загрызть.

    – Ниче, паря, щас полегчает. Давай-ка, стал-быть, еще по одной!

    – Я те што баяла, пьянь кудлатая?! Я т-те што, кочерыжина?!

    – Ладно, ладно… вот ить ведьма! Наградил боженька…

    Рядом усердно стучало деревянными ложками все многочисленное семейство Луковок. Чавкали, давились, то и дело зыркая на ссыльного любопытными глазенками.