Снаружи радостно заржали.

    – Ну што, Луковка, али нам не рад?

    – Зенки протри, Митяй! То ж варнак ссылочный! Филата ты б черта коряжного достучался!

    – Ы-ых… – разочарованно. – Ну то жихорь с ним…

    Зашибло ли полено "варнака ссылочного", или нет, никого не интересовало.

    – Дурак ты, паря! – сипло сообщили с печи. – Другой раз не суйся. Даром што ребра двойные – башка ить не железная! Отшибут. У нас парни такие… любят это дело. Пошутковать, стал-быть…

    "А ведь не спал он, – подумал ты, укладываясь обратно на лавку. – Мог бы и предупредить, чтоб не открывал. Небось, и сам это дело любит. Пошутковать, стал-быть. Похоже, в остроге – и то жизнь подороже стоит, чем у этих… лесовиков…"

    IV. РАШКА-КНЯГИНЯ или ЭХ, ЛЕШИХА МОЯ…

    На работе человеческой нет их,

    и с прочими людьми не подвергаются ударам…

    Псалтирь, псалом 72

    А ночью – Княгиня, ты помнишь?! – тебя посетил кошмар.

    Старый, знакомый.

    Десятки, сотни шандалов, канделябров, свечных розеток из старого серебра – и всюду истомой тает нежный воск, всплывая по предсмертному воплю фитиля, отдаваясь огню со страстью и негой безнадежности.

    С открытой верхней галереи захлебываются гобои, гнусаво плачет фагот, скрипки искупают все грехи мира, опираясь из последних сил на мрачное плечо контрабаса – вальс мсье Огюста Бернулли, последнего властителя душ, кружит головы, кружит тела… о, раз-два-три, раз-два-три, и неважно, что вальс лишь недавно утратил постыдный титул пляски развратников, совершенно неважно, потому что скрипки… и гобой… и шелест, шуршание шелка – чш-ш-ш, не мешайте…

    Рядом – князь Хотинский, блестящий гусар. Ментик вполплеча, синие чакчиры, доломан сплошь расшит золотом; и над всем этим – русый кок, завитой щипцами умелого парикмахера, погибель барышень из провинции. Он что-то говорит, этот лихой красавец и дуэлист, известный всему Хенингскому герцогству, и дальше, много дальше… да, он говорит, но ты сейчас не слышишь слов.

    – Милая Эльза…

    И все.

    Только скрипки, и гобои, и метель сумасшедшего вальса.

    Не плачь, Рашка, не надо плакать, Княгиня моя, пускай даже и во сне…

    Ты ведь чувствуешь: вон она, твоя подельщица, Елена Запольская, Ленка-Ферт, твоя Девятка Бубен – вон, подле юного бездельника в превосходно сшитом фраке. Она здесь, неподалеку, и договор ваш, скрепленный общей болью, еще в силе, как будет он в силе… нет, не на веки вечные, так не бывает меж людей, но до конца срока – он не за горами, но еще тянется, длится, и Сила смеется в тебе тихим всплеском весенней капели.

    Эй, гусары и драгуны, их сиятельства и их высочества, все, кто ни есть – смотрите на меня и на нее, на краль бубновых! что видите?! что знаете?! А увидите вы то, чего хочу я! узнаете то, чего мне заблагорассудится, примете моль за яркого махаона, влюбитесь без смысла, забудете без сожаления, и завтра спросят вас: "С кем танцевали, кавалер?" – а вы и не вспомните.

    Лишь пожмете плечами в удивлении:

    – Я? С этой? Да что вы, господин хороший!

    А хотите – заставлю свечи пылать багрянцем заката над рекой?

    Хотите – с ума сведу?! петь кочетом заставлю?!

    Хотите?!

    "Хочу…" – еле слышно смеется кошмар, становясь кошмаром.