Лишь пожмете плечами в удивлении:

    – Я? С этой? Да что вы, господин хороший!

    А хотите – заставлю свечи пылать багрянцем заката над рекой?

    Хотите – с ума сведу?! петь кочетом заставлю?!

    Хотите?!

    "Хочу…" – еле слышно смеется кошмар, становясь кошмаром.

    Холод. Лютый, февральский; барачный. И через всю залу, в отблесках и шепоте, идет он: полуполковник Джандиери, ловец, настигший дичь. Он идет неспеша, и вся твоя Сила, удесятереная Ленкой-Ферт в платье цвета слоновой кости, расшибается о призрачную броню «Варвара», жандарма из Е. И. В. особого облавного корпуса при Третьем Отделении.

    Пусто.

    Холодно.

    Некому петь кочетом.

    Гаснут свечи в твоих глазах, глупая Рашка… и «Орлов», знаменитый бриллиант хозяйки дома и устроительницы бала, сохранит прежних владельцев.

    Не повезло.

    – Вы танцуете, милая баронесса? – спрашивает жандарм, кланяясь.

    Тишина.

    Где скрипки? где фагот? гобои где?!

    – Вы танцуете? Или вы просто наслаждаетесь искусством маэстро Бернулли? Или сердца привораживаете?!

    – Слам тырбаню, фараон, – отвечаешь ты, чувствуя спиной дощатую ласку нар.

    Господин полуполковник смеется – и вдруг идет вприсядку, выкрикивая странным, сиплым от пьянства баритоном:

    – Эх, лешиха моя,

    Миляшиха моя,

    Косорыла, мохнорука,

    Криволапенькая!

    Пусто.

    Холодно.

    Ой, мамочка моя, как же холодно… не плачь, Княгиня, не надо…

    Где люди? где вальс?

    – Эх, паду-ка на льду,

    Сам беду себе найду!..

    Крик забивает тебе рот кляпом, и удушье приходит спасением.

    * * *

    – Эх, лешиха моя,

    Миляшиха моя…

    Села на топчане; с трудом перевела дух.

    Сердце плясало… нет, не вальс – бешеную джигу, отдаваясь в мягких висках биением пульса.

    – Эй, Сохачиха, дремуха старая! Дай-кося хоть полумерок водки! – взорвался снаружи (во дворе? за забором?!) знакомый баритон.

    Лже-полуполковничий; и ты устыдилась своей радости – сон, все сон, греза-бред, и никакого неуязвимого жандарма Джандиери на сотни верст…

    Приглушенное топотанье, звякает щеколда оконного ставня.

    – Ночь на дворе, бабы-девки! Сгиньте, лупоглазые!

    Это теткин бас.

    Видать, вино хлебное тайком курит, вот и ходят к ней…

    – Дай водки, дремуха! Душа горит! А к завтрему расчет сведем – кукан за стакан, мотыль за бутыль!

    И хохот дюжины здоровых глоток.

    – Федюньша! Возьми кол, погони неотвязных! Федюньша, слышь?!

    Хохот усиливается, но в нем слышны нотки сомнения.

    Смеяться? драться? уйти? без водки?!

    – Фе-е-едюньша! – утробно передразнивает тетку невидимый заводила. – Пошто страшного своего на честных людей спускаешь, Сохачиха?! Лучше бы ссылочную к народу взашей выпихала! Люди сказывают: тоща, брита, давно не крыта! Давай сюда, мы покроем!

    Ты накинула на плечи истрепавшийся платок.