Наружу.

    Скорей наружу.

    Под небо.

    Рискуя обморозиться, ты стояла перед звездным судом присяжных, не желая сразу возвращаться в каморку, где царил запах плесени и застарелого дыма. Стояла, дышала полной грудью, впервые за… ах, давно, очень давно, и опять не скоро сложится!

    Что стонешь, Рашка? зачем, Княгиня?! неужели это стонешь не ты?!

    Забор – обветшавший, с облупившейся краской.

    Ворота.

    Заперты на засов.

    Стонут там, за воротами.

    Выйти ты осмелилась не сразу, хотя холод мигом удрал прочь. Звякнул засов, скрипнули петли. Прямо у ворот, в двух шагах от носков твоих стоптанных бродней, лежал труп. В волчьем полушубке, в щегольских, смазанных дегтем, сапогах. Шапка откатилась в сторону, зарылась в снег.

    Вместо левой половины лица у трупа была кровяная короста. С синей раковиной на месте бывшего глаза.

    – Ф-фе… – сказал труп, страшно дергая вспухшими губами.

    Сразу вспомнилось: Ленка-Ферт тоже любила так – оттопырит губку и, не глядя в сторону кавалера, допустившего оплошность: "Ф-фе…"

    Кавалеры аж вьюном скручивались.

    – Ф-федька… с-сила неприятная…

    Ты молчала.

    – За што? – неожиданно ясно и громко спросил труп у тебя. – За што?!

    Ты пожала плечами.

    Повернулась и пошла в дом, не забыв запереть за собой ворота.

    ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ

    Если внимательно заглянуть избитому человеку в оставшийся целым глаз, то можно увидеть:

    …полынья.

    Опасно изломана по краям ледяная корка. Черная, густая вода больше похожа на смолу; сверху клубится легкий парок, сизой бородой завиваясь в сторону. Со стороны берега доносятся крики: слабо, еле слышно. В полынье неожиданно булькает, и крупный пузырь всплывает на поверхность – чтобы почти сразу лопнуть.

    Круги, словно от брошенного камня, лениво ползут во все стороны.

    Крики смолкают.

    * * *

    Когда утром Рашель вновь вышла на улицу, там никого не было.

    V. ДРУЦ-ЛОШАДНИК или ДОРОГА НА БОЛЬШИЕ БАРСУКИ

    Я же червь, а не человек,

    поношение у людей и презрение в народе.

    Все, видящие меня, ругаются надо мною…

    Псалтирь, псалом 21

    Этап из последних сил брел по пыльной дороге. Этап? Да нет, какой этап, сейчас каторжан гнали уже на лесоповал – вот только одно странно: откуда такая усталость? К работе ведь еще не приступали… Ты из последних сил сдерживался, давил в зародыше вздымающиеся из самого нутра волны кипятка – ах, как славно было бы одним движением сбросить опостылевшие кандалы! размазать о ближайшую сосну конвоира-сопляка, в двадцатый раз пинающего тебя сапогом развлечения ради! – и рвануть когти. В лес. Сил бы и сейчас достало: и на оковы, и на размазать. И даже на рвануть. И, может быть, потом прожить целый день. От силы – два. Хотя два, это вряд ли… Ты знал, ты помнил, скрипел оставшимися зубами – и все равно не выдержал. Ощутил себя другим. Прежним? каким хотел сам себе казаться? просто молодым и глупым – как двадцать лет назад?..

    И не стал сдерживать очередную волну.

    Позволил выплеснуться наружу, ошпарить вкрутую, на мгновение вскружить голову упоительным хмелем свободы и вседозволенности.