Быстрее!

    И встали, как упали.

    Разом.

    – Ну, Петр, – сказал сукин сын, беглый-сидячий Друц, весело ероша отросшую на поселении шевелюру, насквозь пронизанную серебром нитей. – Ну, гусь сизый… Подставляй лобешник!

    Длинный Петр сосредоточенно зализывал палец.

    Даже когда три знатных щелбана сотрясли его лоб, оставив красный след – даже тогда не бросил сего важного занятия.

    Лишь подтаял льдом в голубых лужицах глаз.

    – Заходь, заходь, раскрасавица! – протянул солдатик, оглядев тебя с ног до головы. – Каким ветром?

    – Это ты у Ермолай-купцовича спрашивай: каким? – сдала ты первую карту, рубашкой вверх. – Он тебе и разъяснит, с понятием…

    Пройдя к столу, ты взяла ту кружку, что сама подвернулась под руку, до половины налила водкой. Кинула в глотку – да нет, не в глотку, в самую душу.

    Вовремя оказалось.

    – Это Княгиня, – будничным тоном, как само собой разумеющееся, сообщил Друц, подсовывая тебе миску с квашеной капустой.

    – Княги-и-ня! – качнул головой солдатик: не то одобрил, не то задумался. – Которая в ключницы к Ермолаю?

    И сам себе ответил:

    – Лады.

    Что он имел в виду, осталось загадкой. Для тебя главным было другое: приняли. А там видно будет. Глядишь, и времечко сыщется: с Друцем словцом перемолвиться.

    В капусте густо попадалась клюква, наполняя рот приятной оскоминой.

    Позади хлопнула дверь; сразу стало шумно.

    – Марфуня! миляшиха! Заходь, заходь, на-кося водочки!..

    – Силантий, дочку – мне! Слыхал, свинская харя? – сюда веди!

    – Ох, мужички, дайте разговеться! Лапу, лапу прибери, охальник! Мы – женщины честные, нам отдышаться надоть…

    – Рябая, подь ко мне! Эх, рябь моя, голенастенькая! – меня Петькой зовут, ты будь Настею!

    – Акулька я… Акулина.

    – Един пень! На колени, на коленки седай!

    – Ну, Тимоха! ну, ловец! Гляди, сколь маток завалил!

    – Кружку ему! Да лей, не жалей, до краев!

    Краем глаза ты отметила: про дуру-Акульку спросить-сказать забыли. Мало ли: шел охотник за добычей, вернулся с удачей! А что мала да ряба, так ведь это судьба: мы по пьяни кого хошь помянем… Тимоху завертели, хлопая по плечам, не давая слова сказать, сунули в руку полную кружку; вот лосятник уже отдувается, вкусно крякает, зажевывает шаньгой – а баб расхватали, разобрали по рукам, остается Тимохе коситься на тебя со значением: не сама ли пошла-напросилась? вот он я, красавец-мужчина!

    Ты улыбнулась лядащему, он и расцвел.

    И пошло-поехало: гомон, взвизги, питье-закусь, потная ладонь за пазухой (плевать! не до капризов…); извлеченая неведомо откуда гармошка, старая, раздолбанная – и снова веселье, судорожное, взведенное, словно курок, каким всегда бывает веселье обреченных…

    Одно жаль: едва ты оказывалась рядом с Друцем, как ловила на себе стальной прищур солдатика.

    Вот и говорила ни о чем.

    * * *

    Когда в дверь с разбегу ударили плечом, ты даже не удивилась.