А на куче нанесенного дождями мусора раскинула листья какая-то тыква.

Наученные горьким опытом островитяне караулили чудо посменно, ежедневно измеряя его в длину и ширину. В жарких спорах обсуждался цвет и вес будущего урожая. Я только губами шлепал — в первый раз вижу, чтобы какая-то зелень росла с такой скоростью. Кое-то призывал выгнать меня из осененного вниманием богов дома, но Лекор пресек самоуправство, намекая, что чужак и благословение как-то связаны. Я боролся с искушением объяснить придуркам, в чем дело, но проницательный Посвященный успел первым.

— Позвольте дать вам, гм, возможно, несколько неуместный совет: никому не говорите, что вы как-то связаны с происходящим или можете быть его причиной.

— Я ничего плохого не делал!

— Верю. Но учение Храма…

Я даже глаза закатил — опять бредни местных ненормальных. Моя реакция задела Лекора. В обычной жизни он следовал образу отринувшего волю Храма неукоснительно (и был прав — очень неприятно стать отщепенцем среди изгоев), но тут натура взяла верх, и отставной Посвященный задумал меня обратить. При каждой нашей встречи островитянин, ласково улыбаясь, начал переводить разговор на теологические вопросы. Какое-то время я слушал, дивясь причудливости человеческих заблуждений, и пытаясь понять, из каких трактатов древних времен выведены такие умозаключения. Похоже, здешним Патриархам удалось придумать нечто новое: из правильного, в общем-то, утверждения, что источником магии являются живые существа, они делали странный вывод, что для сохранения равновесия в мире ворожба должна сопровождаться потерей кем-то жизни. При этом классические маги, управляющие потоками мировой энергии за счет внутреннего резерва, объявлялись разновидностью паразитов. Вопрос о Пустоши и проклятой земле вообще выпадал из рассмотрения. Более того, по некоторым оговоркам Лекора я начал подозревать, что Посвященные принимают за сущность вещей заключенную в них дикую магию, потому что ничего другого различить неспособны. То есть, стихия, потенциально губительная для всего живого воспринималась как сама жизнь, а если учесть, что в присутствии Разрушителя дикая магия иссякает, то для правоверного храмовника я должен был быть воплощением вселенского зла.

И Лекор теперь на меня так неприятно смотрит, со значением. А что, если сдаст? Из соображений всеобщего блага, естественно.

— Скажите честно, уважаемый, вы считаете, что с моим появлением жизни здесь стало меньше?

С места, где он сидел, была отлично видна тыквенная плеть, перевесившаяся через гребень стены — сочное зеленое пятно на фоне серого камня. Наблюдая за ее ростом, я почти поверил, что растение знает о существовании бассейна во дворе. Эдакий кошмар огородника — разумные овощи.

Почувствовав, что с теоретической точки зрения его позиция уязвима, Посвященный начал расхваливать то разумное мироустройство, которое поддерживает в своих владениях Храм. Тут мое терпение иссякло, а раздраженный Разрушитель — стихия, которая парой новых тыкв может не ограничиться. Лекору в лоб было заявлено, что у меня перед глазами имелся другой пример разумного мироустройства, а потому он со своим учением — отдыхает.

— Нет другого примера! — взвился островитянин.

— Есть, и вашим сородичам он известен. У меня дома от них ногами отмахаться не могут!

Лекор немного смутился:

— Я понимаю, что визит разрушителей…

— Причем тут ваши разрушители, уважаемый? Я говорю о куче мелких чернявых маньяков, которых воспитали где-то здесь, а потом на нас натравили.

С Лекора можно было писать портрет воплощенного прозрения.

— Так вот, для чего…

— Значит, было? — сердито прищурился я.

— Да, — сознался Посвященный.