В зеркале, в десяти метрах от меня, папа покачал головой. Его глаза ясно говорили: не смей, маленькая. Оставайся по ту сторону зеркала. Не смей обменивать себя на нас.

А как я могла поступить иначе? Он научил меня, что у сердца есть свои резоны, о которых разум ничего не знает. Это была единственная цитата Паскаля, которую я помнила. Все резоны мира не могли заставить меня повернуться и уйти, даже не будь у меня поддержки в лице Бэрронса. Даже без страховки я шагнула бы на эту проволоку. Да, вчера ночью я выяснила имя своей биологической матери. Я даже начала думать о себе как о Мак О'Коннор, но Джек и Рейни Лейн были моими папой и мамой и всегда ими останутся.

Я подошла к стене. Глаза у папы стали дикими, и я знала, что, если бы не кляп, он бы накричал на меня.

Я шагнула вперед, в зеркало.

Часть третья

Однако днесь ея зрим токмо per speculum et in aenigmate, и оная истина, прежде чем явить лице пред лице наше, проявляется в слабых чертах (увы! сколь неразличимых!) среди общего мирского блуда, и мы утруждаемся, распознавая ея вернейшие знаменования также и там, где они всего темнее и якобы пронизаны чуждою волею, всецело устремленною ко злу..

30

— Как хорошо, что вы заглянули, — издевался Гроссмейстер. — Милая шляпка.

Войти в зеркало было все равно, что прижаться к клейкой мембране. Поверхность пошла тяжелой рябью, когда я ее коснулась. А когда попыталась пройти, она стала сопротивляться. Я нажала сильнее, и потребовалось значительное усилие, чтобы моя нога проткнула серебристую пленку. Я смогла просунуть ногу по бедро.

И все равно зеркало сопротивлялось и выталкивало меня, словно его эластичность возрастала.

На миг я оказалась между двух миров, мое лицо прошло через зеркало, затылок все еще был в доме, одна нога в зеркале, другая снаружи. И как только я подумала, что оно вышвырнет меня, словно гигантская резиновая лента, зеркало поддалось — всосало меня в теплую и неприятную влажность и выдавило по другую сторону, где я споткнулась.

Я рассчитывала оказаться в гостиной, но была в тоннеле или в чем-то вроде него, влажной розовой пленке. Моя гостиная была дальше, чем это казалось сквозь зеркало. Между мной и моими родителями было около десяти метров. Бэрронс ошибся. Гроссмейстер умел управлять зеркалами куда лучше, чем он думал. Он не только смог выстроить их в ряд, тоннель был невидим за стеклом. Пользуясь терминологией теннисистов, этот сет был за Гроссмейстером. Но он ни за что не выиграет весь матч.

— Словно у меня был выбор.

Я вытерла лицо рукавом, убирая тонкий слой вонючего и скользкого вещества. Оно капало с моего МакОреола. Я думала о том, чтобы снять шлем перед тем, как войти в зеркало (довольно сложно сделать так, чтобы тебя воспринимали всерьез, когда у тебя на голове такая штука), но теперь была рада, что оставила его. Неудивительно, что люди избегают зеркал.

У тебя был выбор, со злостью сообщили мне папины глаза. Ты сделала неправильный.

Мамины глаза сказали мне намного больше. Она начала с ужаса, в который превратились под «шляпкой» мои спутанные черные волосы, чуть не озверела при виде кожаных штанов, кратко прошлась по ногтям, которые я обкорнала, а когда дошла до автомата, который постоянно соскальзывал с моего плеча, постукивая по бедру, мне пришлось отвести глаза.

Я шагнула вперед.

— Не так быстро, — сказал Гроссмейстер. — Покажи мне камни.

Я перебросила автомат в другую руку, сняла с плеча рюкзак, открыла его, вытащила черный мешочек и подняла его.

— Достань их. Покажи мне.

— Бэрронс считает, что это плохая идея.