чего есть стало. Отец-то даже на похороны не пригнел. Я долго поджидал его с работы. Он заметил меня и в другой проулок свернул. Я за ним побег. Л ноги в калошах застыли, не поспеваю. Вижу — уходит совсем. Закричал: «Папка! Возьми меня!» Так он даже не оглянулся. Воротник пальто поднял только.

Макарыч подвинул ему чай. Сам закурил новую трубку. Оба смотрели в окно на убегающие назад деревья. Они, как уходящее прошлое, цеплялись ветками за дым паровоза, взгляды людей и отставали.

— Ты душу сибе не трави, не бередь.

— Я ничего не украл. Я побирался. На работу меня никуда не брали. Говорили, что маленький. Так есть-то я тоже хотел! Было, пойду просить, а меня гонят, сказывают, что своей нужды полон дом. Я на свалки ходил. Где очистки картох найдешь, где кусок хлеба. Воровать не умел, да и боялся. Вот один раз только на базаре повезло, у торговки колбасу спер. Думал, целый круг тяпнул, да просчитался. Торговки — за мной. Догнали. начали лупить. Я упал, колбасу в рот пихаю. Пока меня волтузили, я все съел. Только потом круги перед глазами загорелись. Всякие. Больно дрались тетки. Понял, не убежать. Сначала заплакал, а потом закричал: «Мама!» Ее уже не было. А вот торговки враз замерли. Перестали бить. Ух-х. А меня тошнить стало. Встать не могу. Отполз подальше, к вечеру еле отдышался. Боле на базар не ходил. Я бы и тогда не пошел, да три дня не евши тяжко, вот и не выдержал.

— А ты грамоте ученай?

— Не-е, нынче мамка отдать хотела.

— Ладно, Коль, потерпи. Вот ужо до места доберемся, тады и порядок будет.

— А у нас с тобой тоже тетка есть?

— Нет, нету.

— Хорошо, — обрадовался Колька.

— Пошто?

— Зачем она нам?

— Так ведь у всех есть.

— А нам не надо, ладно?

— Ладно, чево наперед боисси?

— Я и не боюсь, просто не надо их. — Подумав немного, мальчишка спросил: —А мы куда едем?

— На Сахалин.

— А зачем ты меня взял?

— Заместо сына станешь.

— Правда? А ты не дерешься?

Макарыч рассмеялся:

— Чево тибе, горемыку, бить? Ты и так ужо битый. Мине не боись. Я ить только с виду такой што лешак. Худова тибе не учиню.

А про себя подумал, что теперь он снова вернется в зимовье. В лес, в свою избу. Там, он знал, после него никто не поселился. Не пошли работать на этот участок. Вдвоем с Колькой им будет куда веселее. Вместе станут охотиться, ходить за грибами, ягодами, орехами, ловить рыбу. Макарыч чувствовал, — приемыш полюбит тайгу.

В лесничестве Макарычу обрадовались. Послали на прежний участок. Геологи, поняв, в чем дело, принесли проводнику в подарок «тулку».

— Пусть малец привыкает. Глядишь, когда-нибудь нашим станет, — шутили, а может, и не шутили они.

На Каторжанку Макарыч с Колькой приехали в полдень. Снежное морозное утро выбелило все живое. Колька, укутанный в тулуп, сидел неподвижно, по-галочьи раскрыв удивленный рот. И вдруг он вздрогнул. Испуганно огляделся.

— Не пужайсь, — успокоил его Макарыч и показал па кургузую березу над обрывом: — То моя судьбина звенит. Слышь, воет, што пес на цепи. Лешаком в дупле согласился б прожить, только не там. А ты не пужайсь, Колюнька. Цепи на той березе есть, вот и звонят по прошлому.

Мальчишка вслушивался в звон, и ему показалось, что где-то он уже слышал такое. Да, конечно. На похоронах мамы, когда он продавал подаренный Макарычем сундучок, чтобы купить гроб.

Мальчонка едва держался на ногах.

— Пошли в избу, — прервал его воспоминания Макарыч. И, не дожидаясь, когда Колька выкарабкается из тулупа, схватил его в охапку и пошел к дому.