Изменить размер шрифта - +

— Р-р-р-р, гав! — неожиданно выскочила навстречу Мэри. Но, увидев Макарыча, подпрыгнула, заскулила, извиняясь за оплошку, и принялась лизать руки хозяина, заодно обнюхивала Кольку.

— Не узнала, каналья! Шельма лупатая! Ах ты черт бесхвостый, срамница! Ты ето как жа от мужиков сбегла? Так ить и сдохнуть могла ба, стерва лысая! — радовался лесник.

Он уже знал от ребят, как Мэри, пожив у них до вечера, убежала и не вернулась.

— Поди, обидели ее? Иначе с чево ба эдак? Сгинула она, верно. Эх! Бездушные, креста на вас нету, — сетовал тогда Макарыч. Ребята сидели, опустив головы.

— Думали, по нужде выскочила. Не углядели. Она же, как сиганула за дверь, так и все, — тихо сказал кто-то. И, пытаясь утешить, добавил: — Мы тебе взамен другую принесем…

Макарыч еле открыл примерзшую дверь. И, усадив Кольку на лавку, затопил печь.

— Обживайся, привыкай.

Окончательно согревшись, оба повеселели.

Вскоре закипел самовар. Колька, увидев целый мешок сахара, опешил.

— Ого! Я никогда столько не видел.

— Ты не болтай зря. Тут все твое. Бери, сколь душа примет, садись и ешь.

Макарыч по-доброму улыбался, глядя, как топорощится сахар за щеками мальчишки. Тот торопливо пихал его в рот.

— Мы с тобой летом пчел заведем. Ты мед-то ел кады-нибудь, знаешь про ево?

— Не-е-ет, — еле выговорил Колька. И добавил: — Когда отец еще с нами жил, он увозил меня с собой. Там было много снега. Я жил с дедом. Он, как ты. Вы даже совсем похожи. У него тоже борода росла. Отец сказывал, будто дед наш шалапуга опальная, а я весь в него. Вот. JI почему шалапуга — не знаю. Дед меня любил. Потом он помер. Я только уехал, он и помер. Говорили, вроде от старости.

— Чуется, ладный он у тибя был.

— Мамка его тоже любила. А теперь вот соседки меня по-разному называли. Кто шпаной, кто босяком.

— Закинь ты об етом. Какой с тибе спрос? У тибе своих думок-достанет.

Горячий чай, рыба с печеной картошкой разморили Кольку, и он уснул.

Макарыч перенес его на русскую печь. Укрыл тулупом. Под тихое посапывание, мирное гудение огня в печи лесник думал, как ему пристроить в жизни Кольку.

«В грамоту пострела отдать надобно. Нехай етим, геолухом станить, може и чем другим. Было б сердце в ем доброе. Сам сибе сыщет. Мужик и в тайге не пропадет. Приучу к охоте. Вона ен какой! С Мэри враз сдружился. Облапились, што родные. Будто вместях росли. Собака-то, она доброва человека за версту чует. С отрядными не ужилась. Етаво признала. Можа, заместо мине хозяевать зачнет. Добра ба так-то».

Он вышел в сени, достал запасные лыжи, подбитые нерпичьей шкурой, подогнал их под малый рост. Прочистил и смазал старую мелкашку. Решил на утро показать Кольке свои угодья.

Тот проснулся затемно. Огляделся сонно. Сполз с лежанки.

— Садись к столу, — позвал Макарыч.

Поставив еду, встал перед божницей. Колька тоже подошел. Оба перекрестились. Лесник будто оттаял.

«Ишь, постреленок, знать, и ето от деда перенял», — довольно отметил про себя. А вслух сказал:

— Мы, небось, с тобой схожие. Люди сказывают, ровно стар и мал — единое.

Колька задумался и ответил:

— Верно, говорят так от того, что ни старого, ни малого они не понимают. Вон отец мой ни деда не хотел знать, ни меня. Стану я перед едой креститься, как дед, а отец меня дураком называет.

— Ты крестись, коли хотца. Вырастешь, сам докумекаешь, што к чему. Умному Бог не помеха. Дураки — на сибе молготца. Так чево на их обижаться? Давай о другом помышляй. Утром повезу тибе хозяйство показывать. Большое оно у нас. Берлог прибавилось, покуда я тут не был. К весне, как речки оттают, проходы да заторы расчистим, штоб рыба на нерест свободно шла.

Быстрый переход