Голос Клеарха вознесся над ропотом:

— Полководец Парменион велит спартанцам и скиритаям объединить ряды и продвигаться бегом, в тридцать два ряда, на правый фланг противника.

Парменион стоял прямо и смотрел на Леонида, который с ужасом воззрился на массированное наступление. Парменион мог понять, что чувствовал его соперник; он сталкивался не с одним затруднительным развитием действий — а с двумя. Ни один спартанский отряд никогда не сольется с силами скиритаев, и ни одна греческая армия никогда не атакует правый фланг врага — его сильнейшую сторону. Сделать так означало открыть уязвимую сторону, так как щит носился на левой руке, и поэтому наступающая фаланга оказывается открытой для дротиков, стрел и камней.

Но не здесь, подумал Парменион. Не сейчас. Потому что центр Леонида был сокрушен его кавалерией, и не было пращников или лучников в достаточной близости, чтобы посеять опустошение своими снарядами в его надвигавшихся рядах. Он смотрел, желая увидеть, запомнить каждую перемену в лице соперника; желая сохранить в памяти момент, когда поражение будет им впервые осознано.

— Командир Леонид приказывает шести тыловым рядам выдвинуться и окружить противника.

Парменион просто парил в небесах, но прятал свои чувства, превратив лицо в маску, лишь раздутые ноздри и учащенное дыхание выдавали его ликование. Леонид был сокрушен. Массированная атака грозила ему справа — а он сузил свою линию аж до четырех рядов.

Илоты подняли фигурки и передвинули их вперед. Судьям не было смысла совещаться; каждый воин в толпе знал, что будет, когда фаланга из тридцати двух рядов ударит в линию из четырех. Сила и отвага нескольких человек не переменила бы распределения сил. Леонид не просто был разбит — он был разгромлен. Золотоволосый спартанец посмотрел на солдат, потом шагнул назад и что-то тихо проговорил своему судье. Слова судьи поразили Пармениона.

— Командир Леонид просит судей отменить второй приказ командира Пармениона на том основании, что он неправдоподобен. Если бы такой приказ был отдан в сражении, спартанцы ни за что не подчинились бы ему.

Парменион покраснел и взглянул на Царя. Агесилай отсел назад и завел беседу с молодым человеком справа от себя. Ксенофонт позвал судей к себе, подальше от толпы, но все могли видеть, что последовавший его аргумент был горяч.

Сердце Пармениона затрепетало, когда он посмотрел на крохотное поле битвы, и деревянные солдаты замерли в застывшем сражении. Могут ли его дисквалифицировать? Конечно могут. Он посмотрел на ряды зрителей. «Кто ты, Парменион?» — спросил он себя. «Ты — погрязший в бедности полукровка. Что они припасли для тебя? Этот день — для Леонида, а ты его испортил.»

Ксенофонт прошествовал к песчаной площадке. Толпа ждала вердикта, и даже Царь подался вперед, вперив взор в Афинянина.

— Соревнование выдалось весьма интересным, что и разделило судей. Это правда, что объединение рядов со скиритаями, возможно, воспримется как удар по чести спартанцев. Даже скорее всего так оно и будет, — он прервался, и Парменион увидел согласно кивающие головы, почувствовал на себе взгляд Леонида. Его соперник позволил себе улыбку. Парменион нервно сглотнул слюну.

— Так или иначе, — продолжил Ксенофонт, — мне видится, что вопрос, прежде всего, касается не чести и гордости, а тактики и дисциплины. Командир Парменион, зная силу своего противника и построение, которое тот использовал в пяти своих предыдущих сражениях, избрал необычный план действий. Я афинянин, но говорю как человек, восхищенный качествами спартанской армии. И вопрос, поднятый здесь, касается дисциплины. Проблема остается или решается только по одному пункту: станут ли спартанцы подчиняться такому приказу? Ответ прост. Когда, за всю свою великую историю, спартанцы выказывали неподчинение приказу? — Ксенофонт вновь прервался, окинув взглядом зрительские ряды и остановившись на Царе.