— А я — могу! — разозлилась я, физически чувствуя, как меня засасывает в новую ловушку. — Хватит с меня! И сна твоего хватит, и отца твоего хватит! Слышишь, знать ничего не хочу!

— Девушка, тебе помочь? — спросил пьяный голос из открытого окна.

— Нет! — резко ответила я.

— Тогда, парень, — не угоманивался голос, — тебе помочь? Внезапный порыв ветра всколыхнул подол моего пальто и ударил мягкой тканью по ногам Максима. Внезапно сообразив, как близко он стоит от меня, я на миг задохнулась. Обычно я держу дистанцию, а теперь стою в полушаге от него и чувствую себя… нормально чувствую, естественно, будто рядом стоит кто-то очень близкий…

— Рита, пожалуйста, — взмолился Максим, — я тебе денег дам!

— Парень, уймись, тут у меня девок много, любую дам, — посочувствовал тот же голос. — Бросай эту ломаку, и денег не надо.

— Отстань! — бросила я. Только вот кому? Пьянице над головой или Максиму? Или обоим?

— Рита, я не могу, не могу больше их видеть, — продолжал молить Максим, провоцируя во мне волну паники. — Ты — можешь. Рита, Риточка, Ритуша, милая, я прошу! Хочешь, на коленях?

— Дурак ты, парень! — заявил пьяный голос, и окно с треском запахнулось, я вздрогнула от неожиданного звука, а Максим плюхнулся дорогими брюками прямо в лужу и обнял мои колени. Сказать, что было неприятно, значит солгать. Приятно. И тошно. И страшно, потому что Максим явно еще более сумасшедший, чем его отец.

— Почему? — спросила вдруг я, уже не совсем соображая, что происходит.

— Не знаю, Риточка, действительно не знаю. Больно мне.

— И мне… — внезапно призналась я, начав таять. Почувствовав, как на глазах выступили слезы, я вдруг поняла — ведь это было первым настоящим чувством после смерти Александра! Мне стало страшно, и и опять черным туманом заклубилось внутри жуткое предчувствие. Как и тогда… В ту проклятую воскресную ночь, когда Александр… Голос Максима так напоминал его, нотки отчаяния такие же, как тогда… А если еще раз? Не пущу, не дам! Не отдам и его, ни за что! И вдруг я заплакала, безнадежно, бесшумно. Потому что больно, или потому что не знала, что делать, может, потому что он был рядом, не знаю. Максим замер. Внезапно он рывком поднялся с колен и обнял меня, прижал к себе крепко-крепко, так что дышать было сложно. А я и не хотела дышать. Продолжая плакать, я прижалась у нему, ответила объятиями на объятие и пила его запах… такой чужой и такой знакомый, забыв обо всем на свете. Он был настоящим! Не как тот Дал, а живым, настоящим! К нему можно было прижаться, сказать что-то! Он слышал, он отвечал мне, он меня чувствовал, он был рядом…

— Испортили нас наши фантазии, погубили, — прошептал Максим. — Сначала отца, потом — меня. Я ведь тогда твою дискету нашел. А как нашел, так и обмер, потребовал у отца сказать, кто ты. Но тот молчал, кричал, что многим пожертвовал для меня. Чем? Мы поссорились. Он что-то орал о снах, и я не выдержал, ушел. А он…

Он, через час… С моста… Сам…

— Максим…

— А потом ты пришла, на те похороны. И я узнал тебя, понимаешь, видел во снах! Я замерла и холодно переспросила:

— Где? Он замолчал и лишь после долгой паузы ответил.

— Не помню… — я не поверила, но промолчала. — Ты мне расскажешь?

— Напишу, — сама того не заметив, пообещала я.

— Я буду ждать, — просто, по-домашнему, ответил мне Максим.