— Да, — прокашлялся я. — В общем, где то длинное тонкое лезвие, о котором сказал следователь? Его нет. По форме и длине подходят ножики, что лежат… лежали в ящике… там, у Игоря в комнате.

— Кто-то мог взять…

— Да? Если кто-то это сделал, то остальные должны были видеть.

— Полиция действительно думает, что мы тут все сговорились?

— А что им еще думать? — мрачно сказал я, — Естественно. Это единственная для них приемлемая версия. Кто-то из нас убил Алика, а остальные его покрывают и врут обо всем на свете. Невозможно обвинить всех сразу.

— Что мне говорить, Мотя?

— Господи, Ира, конечно, только правду! Он спрашивает — ты отвечаешь на вопрос. Точно и обстоятельно, но не больше того, что он спрашивает. Иначе все запутается так, что…

— Ты… — Ира помедлила, потом взяла меня за руку и сказала, глядя в пол, но чувствуя мое состояние точнее, чем если бы смотрела в глаза: — Ты найдешь того, кто это…

Я помолчал, тоже глядя в пол, а не на Иру.

— Постараюсь, — сказал я. — Ты же понимаешь… Какой из меня сыщик… И как это вообще…

— Постарайся, — сказала Ира. — Иначе…

Молчание продолжалось несколько минут, было слышно, как следователь за закрытой дверью кухни спрашивает о чем-то Анну Наумовну, а она отвечает так тихо, что ее слова расслышать невозможно, будто шелест, шипение чайника или вентилятора под потолком.

— Иначе я не смогу жить, — закончила Ира.

Я знал, что она скажет так, я ждал, что она это скажет, и теперь, когда она это наконец сказала, я понял, что Ира пришла в себя, и, значит, я могу на нее рассчитывать, на вопросы Учителя она будет отвечать правильно и не закатит истерику, и вообще у Алика правильная и умная жена Была.

Дверь кухни открылась, Анна Наумовна стояла, держась за притолоку, и, похоже, могла упасть, если…

Я подошел и взял ее под руку.

— Спасибо, Мотя, — пробормотала Анна Наумовна, — пожалуйста, проводи меня в комнату. Я хочу лечь.

— Я принесу вам лекарство, — сказала Ира.

— Не надо, я просто полежу.

— Ирина Вадимовна, — голос Учителя раздался, как глас Архангела, призывающего грешников на Божий суд, — зайдите, пожалуйста. И дверь, пожалуйста, закройте…

Сколько «пожалуйста» в одной фразе. Наверно, среди следователей Учитель считался белой вороной. А может, для каждой категории подозреваемых у него был свой подход, своя лексика?

Ира вошла в кухню и закрыла за собой дверь, а я проводил Анну Наумовну до ее комнаты, уложил на кровать, укрыл пледом, постоял немного, пока она лежала с закрытыми глазами, и собрался уже выйти, когда услышал:

— Сядь, Матвей.

Анна Наумовна повернула ко мне голову, но глаз не открывала, она хотела понять, что я чувствую, зрение ей мешало, она и сына своего лучше понимала на ощупь — когда Алику было плохо, когда его обижали или когда у Него что-то не получалось, он приходил к матери, она обычно сидела у плиты, ждала, пока доварится курица или дожарится картошка, Алик клал голову ей на колени, Анна Наумовна гладила его волосы, ощупывала плечи, проводила ладонями по спине, и Алику даже рассказывать ничего не нужно было, он просто прижимался к матери и молчал, а она говорила нужные слова, всегда единственно правильные и никогда — пустые и общие, пригодные на любой случай жизни. Анна Наумовна не была экстрасенсом, неумела читать ни мыслей, ни каких-то движений души, но ощущения собственного сына понимала безошибочно, а теперь, похоже, и мои ощущения она то ли поняла интуитивно, то ли решила, что понимает.