— Дрожь вселенского одиночества, — грустно усмехнулся Люсин. — Так назвал осень один мой друг. Она особенно остро переживается в городе, где природа зажата прямолинейностью камня.

— Он поэт, ваш друг?

— Что-то в этом роде. Да и какое это имеет значение? Главное, что он прав. Даже небо не свободно от города. — Люсин кивнул на белые клубы, застывшие над высокими трубами ТЭЦ. — Одурманенное дымом, оно безъязыко корчится в паутине проводов. Я еще помню, когда по Бородинскому мосту ходили трамваи. Кажется, тридцать первый и сорок второй. А тридцатый делал круг возле Киевского, высекая искры и требовательно звеня. Мы с ребятами вскакивали на ходу и мчались, стоя на подножках, навстречу обманчивым осенним ветрам.

— Так вот отчего вас вдруг потянуло совершить эту прогулку!

— А вот, кстати, и наш дредноут… Ну как, рискнем? — Не дожидаясь ответа, Люсин просунул деньги в окошко кассы. — До конца и обратно, пожалуйста.

В полном одиночестве они прошли через турникет. На верхней палубе цепенела старуха с лохматым псом, а несколько поодаль самозабвенно обнималась парочка.

— Здесь слишком ветрено. — Наталья Андриановна капризно наморщила нос. — А внизу душно и пахнет бензином.

— Соляркой, — непроизвольно поправил Люсин.

— Тем хуже. Не переношу угара.

— Если память мне не изменяет, на корме должно быть укромное местечко. И воздух свежий, и от ветра защищено. Все сто двенадцать удовольствий. — Сойдя на’ две ступеньки, он подал ей руку. — Почему вы решили, что я странный человек, Наталья Андриановна?

— Не знаю. — Она медленно покачала головой, покорно спускаясь по узкому трапу. — Согласитесь, что все сегодня немного странно. И вообще мы явно не о том говорим. Ведь вам нужно о чем-то спросить меня? Верно?

— Еще не знаю, — ушел от прямого ответа Люсин, сильно подозревая, что выглядит в ее глазах чуть ли не идиотом.

— Если у вас действительно есть ко мне дело, мы могли бы увидеться в более подходящей обстановке. — Наталья Андриановна без особого удовольствия опустилась на влажную скамью.

— Например? Я бы скорее утопился, чем рискнул пригласить вас в уголовный розыск.

— Кафедра вас уже не устраивает?

— Не хочу лишний раз мелькать перед вашими сослуживцами. Да и комплекс вины, если быть до конца честным, мешает. Ведь дальше этой проклятой сберкассы мы не продвинулись ни на шаг. Погонят меня к чертовой бабушке и будут правы.

— Ой-ёй, какой ужас! Вне милиции вы, конечно, своей жизни не представляете? — заметила она подчеркнуто иронично. — Суровый ветер романтики дует в ваше лицо. Вы прирожденный сыщик!

— Зачем вы так, Наталья Андриановна? — Люсин почувствовал себя задетым. — Я ведь вам, как на духу, признался…

— Как на духу? — Она словно прислушалась к тайному значению слова. — Но я никудышный исповедник, Владимир Константинович. Я жестока и рациональна до мозга костей. Поэтому говорите поскорее, в чем суть.

— А если ни в чем? Если я осмелился побеспокоить вас просто так? Это что, преступление?

— Вы серьезно? — Наташа взглянула на него с веселым удивлением.

— В самом деле, куда мне было вас повести? — уловив перемену в ее настроении, он немного приободрился и обрел спасительный юмор: — В киношку? Для этого я слишком стар.