— Не могу! Не могу! — сказал Мергеш, ниже склоняя голову. — Мысль о том, чтобы больше не существовать, не быть среди живых, о том, что жизнь пойдет без меня — это… это… просто слишком ужасно.

— Значит, суть проклятия не в вечной мести, так? Ты используешь проклятие для того, чтобы навсегда растянуть свою последнюю жизнь.

— Это слишком ужасно — взять и кончиться. Не быть.

— Я знаю по опыту своей работы, — сказал Эрнест, протягивая руку и поглаживая огромную лапу Мергеша, — что больше всего страшатся смерти те, кто подходит к ней с запасом непрожитой жизни. Лучше использовать всю жизнь, какая есть. Оставить смерти только объедки, выжженный изнутри замок.

— Нет, нет, — стонал Мергеш, мотая головой. — Это слишком ужасно.

— Почему же это так ужасно? Давай проанализируем. Что именно такого страшного в смерти? Ты ее уже испытал не один раз. Ты сказал, что, когда кончалась очередная жизнь, следующая начиналась не сразу.

— Верно.

— Что ты помнишь об этих кратких моментах?

— Совершенно ничего.

— Но разве не в этом дело, Мергеш? Твой страх смерти вызван в основном мыслями о том, каково быть мертвым и знать, что тебе никогда больше не суждено быть среди живых. Но когда ты мертв, сознание отсутствует. Смерть гасит сознание.

— Это ты меня так утешаешь? — рявкнул Мергеш.

— Ты спросил, как я это выношу. Это один из моих ответов. Еще меня всегда утешало высказывание другого философа, который жил очень давно: «Когда есть смерть, меня нет. Когда я есть, смерти нет.»

— Это чем-нибудь отличается от «раз ты мертв, ты мертв»?

— Да, очень большая разница. В смерти нет «тебя». «Ты» и «смерть» не могут существовать одновременно.

— Тяжело, тяжело, — едва слышно сказал Мергеш, склонив голову почти до полу.

— Позволь, я расскажу тебе еще об одном соображении, которое мне всегда помогает. Я это вычитал у одного русского писателя…

— Знаю я этих русских… ничего веселого они не скажут.

— Слушай. До того, как я родился, прошли годы, века, тысячелетия. Верно?

— Не возразишь, — устало кивнул Мергеш.

— И после моей смерти пройдут тысячелетия. Правильно?

Мергеш опять кивнул.

— Поэтому я представляю свою жизнь искрой, промелькнувшей меж двух одинаково огромных черных пропастей — тьмы до моего рождения и тьмы после моей смерти.

Это, кажется, попало в точку. Мергеш слушал изо всех сил, навострив уши.

— А разве тебя не удивляет, Мергеш, то, как мы боимся второй тьмы и совсем не думаем о первой?

Мергеш вдруг встал и разинул рот в огромном зевке, слабо блеснув клыками в лунном свете, струящемся из окна.

— Я, пожалуй, пойду, — объявил он и тяжелой, некошачьей походкой побрел к окну.

— Стой, Мергеш, это еще не все!

— На сегодня хватит. Мне надо многое обдумать — даже для кота много. В следующий раз, Эрнест, не забудь про жареного краба. И побольше этой курицы с травой.