|
А может быть даже, подумал он, она еврейка, отпрыск одного из тех выдающихся семейств, что с давних пор сочетают крупные капиталы с глубокой ученостью и служением обществу… тут он удивился, как это он вообще оказался способен подумать об этом. Она протягивает руку и гладит его бок – старается приободрить: – С вами все будет в порядке. У нас бывали случаи и похуже. – Я будто снова стал ребенком. – Я знаю. Лечение может сразу не дать результатов. Мы оба должны проявить терпение. – Она улыбается. – Взаимопомощь, так сказать. – Она поднимается и снова нажимает кнопку звонка у кровати, потом опять садится. – А где мы? – В Центральной. – Она наблюдает за ним. Он качает головой. Она опускает глаза, с минуту молчит, потом смотрит на него; в глазах мелькает уже знакомая ирония – готовится новый тест. – Я здесь затем, чтобы заставить вашу память снова функционировать. Ну ка, пошарьте в ней! Все знают, что такое Центральная. Он шарит; потом каким то странным образом до него доходит, что это – пустая трата времени и что гораздо мудрее будет даже и не пытаться. Было вовсе не так уж неприятно – после первого потрясения – сознавать, что ты напрочь отрезан от того, чем был или мог быть; от тебя ничего не ждут, ты освободился от ноши, о которой раньше вроде бы и не помнил, однако теперь, когда ее не стало, понял, что она была, эта тяжесть, которой никогда раньше не замечал, но теперь всем своим психологическим хребтом ощутил огромное облегчение. А более всего ощущение отдыха и покоя возникало от сознания, что он попал в руки этой спокойной и компетентной женщины, доверен ее заботам. Из расходящихся уголком лацканов белого халата виднелась стройная шея и нежное горло. – Хочется взглянуть на свое лицо. – Пока что я ваше зеркало. Он вглядывается в это зеркало: ничего определенного в нем не разглядеть. – Со мной случилось несчастье? – Боюсь, что да. Вас превратили в жабу. Очень медленно, разглядев что то в ее глазах, он соображает, что его пытаются шуткой отвлечь от тревожных мыслей. Ему удается слабо улыбнуться. Она говорит: – Вот так то лучше. – А вы знаете, кто я был? – Кто я есть. – Есть. – Да. Он ждет продолжения. Но она смотрит на него и молчит: еще один тест. – Вы мне не скажете? – Это вы мне скажете. Скоро. На днях. Он молчит: минуту, две… – Я думаю, вы… – Я – что? – Ну, знаете… кушетки… – Психиатр? – Вот вот. – Невропатолог. Нарушение функций мозга. Моя специальность – мнемонология. – Что это? – Как память работает. – Или не работает. – Иногда. Временно. Узел ее волос завязан у затылка тоненьким шарфиком – единственная женственная деталь в ее одежде. На концах шарфика узор – мелкие розы перемежаются россыпью овальных листьев: черное на белом. – Я не знаю, как вас зовут. Сидя на краю кровати, она поворачивается к нему всем корпусом, приподнимает большим пальцем лацкан халата. На лацкане – именная планка: «Доктор А. Дельфи». Но тут, будто даже эта бюрократическая мелочь, касающаяся ее персоны, кажется ей нарушением строгих клинических правил, она поднимается на ноги. – Да где же эта сестра, наконец? Она идет к двери и выглядывает в коридор, – видимо, напрасно, потому что снова возвращается к кровати и нажимает кнопку звонка – теперь звонит долго и настойчиво. Смотрит вниз, на него, с печальной иронией сжав губы: дает понять, что не он причина ее раздражения. – Я давно здесь? – Всего несколько страниц. – Страниц? Она скрестила руки на груди и снова – иронический вопрос в ее внимательно следящих за ним глазах. |
