По Можайскому шоссе стелился туман. Он стремительно расползался, клубился, поглощая все на своем пути. Траву и деревья по обе стороны дороги словно кто-то стер ластиком. В пределах видимости оставалось лишь несколько метров впереди, которые угадывались через лобовое стекло. Накрапывал дождь, но небо все еще было чистым. Ни грома, ни молнии, просто воздух становился все более влажным и промозглым. Ядовито-белое небо начали разрезать стальные прожилки. Вспышки, казалось, взрывают одну за другой упаковки черной краски. С каждым новым всполохом небо приобретало все более неприятный серый оттенок. Вдалеке показалась фигура человека, отчаянно размахивавшего руками. Головкин не хотел останавливаться. Кто стоит на дороге, разглядеть можно было с трудом, но это точно был не субтильный темноволосый подросток – вряд ли ему предложишь пройти тест. Да и сам Головкин в тот момент был не в настроении. Он никогда не совершал импульсивных поступков. Все, что бы он ни делал, сначала нужно было обдумать. Еще дольше шел процесс подготовки.

Случалось, Головкин начинал сожалеть о случившемся. Не о тех, кто покоился где-то в районе Звенигорода, но об уцелевших, которые могли рассказать о его поползновениях, поднять его на смех или отомстить. Он упрекал себя в том, что, изображая пьяного, трогал мальчиков из группы профориентации, а также в том, что пару раз предлагал им заняться сексом. Он ненавидел и презирал этих парней, но еще больше злился на себя самого за то, что когда-то надеялся на взаимность, пытался завести подобие человеческих отношений.

Голосовавший на дороге человек, кажется, понял, что машина не собирается останавливаться, и выскочил на шоссе, не переставая махать руками.

– Черт бы тебя побрал, – прошипел Головкин, перенося ногу с педали газа на тормоз и переключая передачу. Машина недовольно скрипнула из-за слишком резкой остановки. Человек тут же залез в салон и только после этого объявил, куда ему нужно ехать.

Попутчиком оказался крепкий парень лет шестнадцати-семнадцати. Он мало чем напоминал тех, кто обычно оказывался в подвале.

– Из школы, что ли? – усмехнулся Головкин, когда они тронулись с места.

– Вроде того, – хмуро ответил подросток и отвернулся к окну. Он явно не был расположен к разговору. Головкин достал сигарету и закурил. Шестнадцатилетний Петр Петров, увидев, что водитель курит, тут же, не спрашивая разрешения, достал свою сигарету. По тому, как парень управлялся с зажигалкой, было видно, что курит он уже давно. Обычно подростки, которых Головкин угощал сигаретами, начинали кашлять или старались разогнать дым, беспомощно размахивая руками в воздухе. Петр меланхолично наблюдал за тем, как сизые кольца расползаются и распадаются в сумрачном свете. Ему не хотелось домой. Там его ждали пьяный отчим и вечно недовольная мать. Потеряв работу, отчим стал прикладываться к бутылке, продавать вещи из дома и впадать во все более черную депрессию. Петр старался больше времени проводить вне дома и постоянно искал, где бы подработать. Все началось летом, два года назад, но с тех пор он не делал перерывов в своих поисках. Иногда подросток заходил в школу, чтобы показаться кому-нибудь из учителей на глаза, но все остальное время предпочитал проводить на улице. Школьные приятели ему завидовали, но на деле он все время вляпывался в какие-то истории, искал работу, а потом пытался вытрясти деньги с работодателей, которые в девяти случаях из десяти норовили надуть с оплатой, а в семи – не платили вообще. Это сводило с ума. Сегодня Петр должен был появиться в школе, чтобы сдать контрольную по биологии, без которой его грозили не перевести в десятый класс. Он даже подготовился, но утром к нему подбежал приятель и позвал разгружать вагоны на станцию. Обещали неплохо заплатить. Он потратил на это весь день. Несколько часов подряд таскал тяжеленные деревянные ящики. У него уже двоилось в глазах и отнимались руки, когда все было закончено, но деньги ему давать никто не собирался.