Она ничего не ответила, лишь крепко сжала кулачки, будто тщетно пыталась побороть переполнявшее ее желание. Однако она задыхалась. И это тяжелое прерывистое дыхание говорило Сент-Андре, что нынче ночью он сможет извлечь из нее целую гамму таких наслаждений, каких никогда еще не испытывал.

   Он склонился и принялся ее целовать.

   Для нее же в этот момент не существовало никого, кроме Жака, Жака Дюпарке… Ведь уже завтра она будет принадлежать ему, Дюпарке, как уже всем телом, всей душою готоваотдаться ему сейчас…

   Вот так… Ах, если бы на месте Сент-Андре оказался Жак!.. Она даже дерзнула представить себе, как вместо дряблого тела старика на нее будет давить молодое, полное сил тело. И тогда она слегка отстранилась от его поцелуя и на ухо, немного виновато, прошептала:

   — Погасите свет…

   Он с сожалением подчинился просьбе. Темнота лишала его изрядной части удовольствий, ведь он получал не меньше похотливых наслаждений, созерцая тело Мари, чем лаская его. Однако встал и задул свечи. Потом на ощупь, в темноте, споткнулся о кровать и упал прямо на девушку…

   Он почувствовал, как она изо всех сил выгнулась навстречу ему, и услышал дрожащий от вожделения голосок, словно в каком-то упоительном восторге бормочущий:

   — Ах, Жак!.. Жак…

   Такой порыв неутоленной страсти вскоре весьма озадачил старика. Он уже не был более хозяином положения в их любовных забавах. Неожиданно Мари завладела инициативой, и это вызвало у него замешательство и стыд, ведь он-то прекрасно знал, чего с таким пылом жаждет девушка, и волей-неволей вынужден был признаться самому себе, что мужская сила его угасла и, как бы он ни старался, все равно уже не в состоянии удовлетворить ее вожделений.

   Но он был куда опытней и искушенней в любви, ведь по возрасту он годился ей в отцы, и своими умелыми руками, изощренными ласками, то и дело нашептывая ей на ухо всякие нежности, еще больше распалял ее чувственность.

   Он и представить себе не мог, как далеко от него витала сейчас Мари!

   Весь ее самозабвенный порыв, вся жажда любви предназначались одному Жаку Дюпарке, к которому пособница-темнота унесла ее в мыслях.

   Тем не менее Сент-Андре был весьма горд собой. Он почитал своей доблестью, что как-никак справляется с такой ненасытной партнершей, с безудержной чувственностью, которую сам же неосторожно разбудил в ней и теперь если и не сможет ни удовлетворить, ни погасить, то, во всяком случае, держит в узде.

   Ибо старик все еще тешил себя иллюзиями!

   Он все еще считал себя полновластным хозяином Мари — ведь он видел, как она, словно в трагической безысходности, заламывала руки, чувствовал, как губы ее страстно отвечают на его поцелуи, как, придавленное его тяжестью, податливое тело готово к любви и призывает его к себе — ведь это он терзал ее, а она кричала от наслаждения.

   Но победа его была обречена закончиться поражением. Время триумфа уходило безвозвратно. Ибо нежнейший противник, которого он сжимал в своих объятьях, никогда не попросит пощады и, не зная усталости, с неутолимым пылом будет противостоять ему в этой борьбе!

   Его иллюзии снова возродились, когда Мари в своем любовном забытьи звала: «Жак!.. Жак!..»

   Сам того не зная, он разбередил в Мари неукротимую чувственность, разбудил натуру редких страстей, которая очень скоро почувствует свою силу, но еще долго останется в узде, которую он на нее накинул, — ибо еще не скоро суждено ей будет познать счастье настоящей близости и полного любовного удовлетворения.