|
Но как втолковать этой слишком молодой женщине, истощенной и измученной, но в одно мгновение воспрянувшей к жизни в надежде на счастье при возвращении любимого человека, что все в мире меняется, когда она еще ничего не знала о материнстве и его сюрпризах? Ведь она рассматривала грядущее как испытание и одновременно как некую формальность. Но она не представляла себе, как трудно будет изгнать из жизни и из памяти нежеланного сейчас ребенка. Тем не менее пытаться поставить ее перед лицом реальности - это потерянное время. Пока у нее в руках не окажется маленький живой сверток, который скоро отделится от ее плоти, Марианна не могла предугадать свои собственные действия перед величайшим чудом всех времен: появлением новой жизни. Сейчас, впрочем, лицо молодой женщины оставалось замкнутым. - Я не меняю так легко свои убеждения, - твердо сказала она с чисто детским упрямством. Но ее последнее слово завершилось коротким стоном. Боль вернулась, скрытая, медленно распространяющаяся... Жоливаль, философски пожав плечами, собиравшийся идти на покой, сразу остановился. - Что с вами? - Я.., я не знаю. Боль.., о, не очень сильная, но это уже второй раз, и я спрашиваю себя... Она больше ничего не добавила. Жоливаль уже бежал по небольшому коридору, соединявшему комнаты Марианны и донны Лавинии, испуская крики, способные разбудить мертвого. "Он всполошит весь дом!" - подумала Марианна, но она уже знала, что ей необходима помощь и что для нее наступил час исполнить высший долг женщины. ГЛАВА III "Я СЫН СВОБОДНОГО НАРОДА..." Схватки продолжались уже тридцать часов, а ребенок все не появлялся. Оставаясь в своей комнате с донной Лавинией и врачом, Марианна встретила приступ страданий со стойкостью, достойной уважения. Когда схватки стали более болезненными, она старалась не кричать, считая делом чести вести себя со стоицизмом настоящей знатной дамы. И ни один стон не вырвался из-за ее сжатых зубов. Однако испытание продолжалось слишком долго, и Марианна, терзаемая почти без передышки, забыла о своем твердом решении. Из мокрой от пота постели, где она билась, как попавший в ловушку зверь, стали доноситься непрерывные нечеловеческие вопли. Проходили часы в этом крике, и голос ее постепенно слабел. Она желала только одного: умереть... И как можно скорее, чтобы все это кончилось... Ее крики отдавались эхом в сердцах двух мужчин, ожидавших в соседней комнате. Жоливаль, стоя перед окном, с остановившимся взглядом грыз ногти и, казалось, не собирался покинуть свой пост до скончания века. Что касается Язона Бофора, то его почти британская флегма разлетелась вдребезги при первых стонах молодой женщины. Бледный, с запавшими глазами, он с каким-то отчаянием курил, зажигая одну сигару за другой, а иногда, когда крики становились особенно ужасными, он закрывал руками уши. Каблук его сапога высверлил большую дыру в шерсти ковра. Уже рассвело. И моряк, и виконт не спали со вчерашнего дня, но, похоже, и не заметили этого. Однако, когда одновременно с прозвучавшим вдали выстрелом пушки, возвестившим утреннюю зарю, из комнаты молодой женщины вырвался стон, завершившийся отчаянным рыданием, Язон подскочил, словно пушка поразила Марианну. - Это невыносимо! - воскликнул он. - Ничего нельзя сделать? Неужели ей обязательно необходимо вынести такую агонию? Жоливаль пожал плечами. - Похоже, что так и должно быть. |
