Милый Эмиль Львович, посылаю Вам несколько выписок (обещанных!) из своей детской тетради 1921 г. <…>

«Борис заболел малярией, и его забрала к себе Ася. А у ней в это время жил Э.Л. Миндлин. Мы поменялись. Ася получила Бориса, а мы Эм. Львовича. Он начал жить у нас. Он был страшно бестолков. Когда Марина просила его вымыть кастрюльку, то он просто вытирал ее наружную копоть. Скоро Борис вернулся в свое прежнее логово. Я помню одно большое событие из жизни Э.Л. Это его пиджак. Он как то вздумал продать его на рынке за 200 или за 250 т. Часа через два он вернулся… но увы… с пиджаком. С тех пор он стал каждый день ходить на рынок и все убавлял и убавлял цену. По ночам Б. и Э.Л. разговаривали и мне мешали спать. Борис учился у Э.Л. писать стихи. И написал три стиха. Борис все время писал заявления, а Э.Л. переписывал Звезду Землю . Он извел почти все наши чернила, а Борис Марину – чтениями и: "как лучше?". Я помню, как Борис устроил Э. Льв. службу на Разгуляе . И Э.Л. ходил только в два места – на Разгуляй и к Львову Рогачевскому . И когда он принимал уходную осанку, то я всегда спрашивала утром: "Вы на Разгуляй?" или вечером: "Вы к Льв<ову> Рог<ачевскому>?" Его любимое место было у печки. У него всегда все выкипало и подгорало. Главное его несчастье были брюки. Он каждую минуту их штопал; лоскутов не хватало. Из за них он в гостях сидел в пальто, хоть бы там была жара».

«Еще немного о ночах, "которые даны в отдых". Как только Э.Л. пошевеливался в постели, бодрствующий Борис начинал задурять того стихами. Один стих был про бронировочный век, другой про красный октябрь. Э.Л. всегда ночью кричал и думал, что тонет. Это время обыкновенно выбирал Борис для чтения стихов. Миндлин, напуганный мнимой бурей, опровергал стихи. Утром он выслушивал их заново и должен был вежливо хвалить».

«Наши гости скоро уехали. Сперва уехал Борис на извозчике с чемоданом и непродающимся Репиным. После его отъезда мы пошли на рынок за грибами усладить отъезд Миндлина. Мы его хотели проводить. Скоро настал этот день. В четверг 5 го выйдя из дома. Э.Л. нес свою корзинку, я – полку. Мы проводили Миндлина до Лубянской площади. Подошли к углу, и Марина купила Мин<длину> два кармана яблок и отдала ему последние 20 тысяч. Мы поцеловались, и поцеловались еще раз и еще раз. Мы его перекрестили, и он пошел. Пошли и мы».

Вот Вам, милый Эмилий Львович, кусочки тех дней – на память (но не для печати!) Благодаря этим отрывкам Вам, верно, еще что н<ибудь> вспомнится из тех баснословных времен!

Борис Бессарабов – Ольге Бессарабовой

          6 июня. Москва        

Дорогая Олечка!

Сегодня в ЦУПВОСО решалась судьба моего лета, и может сложиться дело так, что я могу поехать в командировку с инспекцией Жел<езнодорожных> Войск республики во главе с Начальником Жел<езнодорожных> Войск республики и мной, так как если я поеду, то с полномочиями Военкома Жел<езно дорожных> Войск республики. Основной наш маршрут намечается через Украину, Крым, Кавказ и Закавказье. Обратно ехать будем через Воронеж. Командировка предполагается недели через полторы, две до начала августа.

В тот же день, когда это выяснится окончательно, я напишу тебе об этом письмо.

Этой командировки я очень хочу, так как она с большим избытком обеспечит мне зиму, и я смогу по настоящему помочь и Вам.

Недавно у меня был разговор с Елизаветой Михайловной о моем житье у них, и мы пришли к заключению, что отношения у меня со всеми живущими в доме после эпопеи с Эсфирью и Шурочкой изменились и разлад не отходит, а наоборот углубляется.

Другой разговор через несколько дней был для меня мало понятным: Елизавета Михайловна вдруг сказала на отъезд Виктора, что она этому очень рада и не может себе представить, как это я уйду от них, «мой второй сынок»… Мне этого не хочется, и будет очень жаль.