Явление девятое

Те же и палач.

Королева. Милорд герцог Сомерсет, этих двоих — в Тауэр! Милорд Гардинер, наш канцлер, завтра же начните процесс в присутствии двенадцати пэров Звездной палаты, и да поможет господь старой Англии! Мы приказываем, чтобы этих людей судили до нашего отъезда в Оксфорд, где мы откроем парламент, и до нашего отъезда в Виндзор, где мы будем проводить пасху. (Палачу.) Подойди ближе. Я рада видеть тебя. Ты хороший слуга. Ты стар. Ты был свидетелем трех царствований. По обычаю нашего королевства, каждый повелитель при восшествии на престол делает тебе богатый подарок. Мой отец, Генрих Восьмой, подарил тебе бриллиантовую пряжку со своей мантии. Мой брат, Эдуард Шестой, — кубок чеканного золота. Теперь моя очередь… Я еще ничего не дарила тебе. Я хочу это сделать сейчас. Подойди сюда, (Указывает на Фабиани.) Ты хорошо видишь эту голову, прекрасную, юную голову, которая еще сегодня утром была самым лучшим, самым ценным, самым дорогим из моих сокровищ? Ты хорошо видишь ее, не правда ли? Прими же ее в дар от меня!

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

КОТОРЫЙ ИЗ ДВУХ?

Часть первая

Зал в Тауэре. Стрельчатые своды, поддерживаемые толстыми колоннами. Слева и справа низкие двери, ведущие в камеры. Направо — слуховое окно, выходящее на Темзу; налево — слуховое окно, выходящее на улицу. С каждой стороны потайная дверь в стене. В глубине галерея с большим застекленным балконом, выходящим во внешний двор тюрьмы.

Явление первое

Гильберт, Джошуа.

Гильберт. Ну что?

Джошуа. Увы!

Гильберт. Надежды нет?

Джошуа. Надежды нет.

Гильберт подходит к окну.

О, из окна ты ничего не увидишь!

Гильберт. Тебе удалось выяснить?

Джошуа. Нет никаких сомнений.

Гильберт. Значит, для Фабиани?

Джошуа. Для Фабиани.

Гильберт. Счастливец! А я проклят небом.

Джошуа. Бедный Гильберт! Настанет и твой черед. Сегодня он, завтра ты.

Гильберт. Что ты хочешь сказать? Мы, кажется, не понимаем друг друга. О чем ты говоришь?

Джошуа. Об эшафоте, который они сейчас там воздвигают.

Гильберт. А я говорю о Джен.

Джошуа. О Джен?

Гильберт. Да, о Джен! Только о ней! Какое мне дело до всего остального? Разве ты не знаешь, разве забыл, что уже больше месяца я стою, прильнув лицом к решетке моей камеры, потому что там, внизу, я вижу ее, бледную, в трауре; вижу, как она без конца бродит у подножия этой башни, где заключены двое — Фабиани и я. Ты, значит, забыл о моей тоске, о моих тревогах и сомнениях? Ради кого из нас приходит она сюда? Дни и ночи я, злосчастный, задаю себе этот вопрос! Тебя, Джошуа, я также спрашивал об этом, и не далее как вчера ты обещал мне, что повидаешься и поговоришь с ней. Не скрывай же от меня, — что тебе удалось узнать? Ради меня она приходит сюда или ради Фабиани?

Джошуа. Я узнал, что сегодня будет обезглавлен Фабиани, а завтра ты, и с этой минуты, Гильберт, я словно лишился разума. Эшафот вышиб у меня из головы Джен. Твоя смерть…

Гильберт. Моя смерть! Какой смысл придаешь ты этому слову? Смерть постигла меня в тот день, когда я потерял любовь Джен. Она не любит меня, и я мертвец. О Джошуа, поверь мне, я умер! То немногое, что еще осталось от меня, не заслуживает даже быть завтра уничтоженным, Джошуа, можешь ли ты представить себе, что такое человек, который любит? Если бы два месяца тому назад мне сказали: "Джен, ваша чистая Джен, ваша любовь, ваше сокровище, ваша гордость, ваша лилия, ваша Джен отдалась другому, — хотите вы ее по-прежнему?" Я ответил бы: "Нет, не хочу! Лучше тысячу раз умереть мне и ей!" И я растоптал бы ногами того, кто осмелился бы сказать мне это. Однако ты видишь… я все-таки хочу ее! Прежней Джен больше нет.