|
Весь остаток дня они таскали к тягачу лекарства, вакцины, упаковки одноразовых шприцов и ящики, в которых булькали бутыли с физраствором. – Стрептомицина еще шесть коробок! – орал Цапко в распахнутые двойные двери, откуда веяло холодом. – И тетрациклина. – А бицилин брать? – Обязательно! Против воспалительных процессов в мочеполовых органах! Конечно, львиную долю всех медикаментов составляли противочумная вакцина и антибиотики, которыми лечат древнюю болезнь – стрептомицин, хлорамфеникол, тетрациклин. Но помимо них Цапко набрал кучу всевозможных медикаментов, а когда Ник попытался урезонить аппетиты фельдшера, отбрил его с чисто докторской безаппеляционностью: – У меня больных полный город! Всё берем, всё! Проходит несколько часов. Наконец Цапко понимает, что больше на МТ-ЛБ погрузить нельзя. По пояс голый Хал притаскивает из хранилища последнюю коробку с детскими витаминами. Фельдшер штык-ножом вскрывает ее и высыпает весело дребезжащие баночки с яркими этикетками прямо в командирский люк. – И под ноги, под ноги смотрите! – наставляет он Ника и остальных. – Не дай Бог подавите. Ник свешивается в люк, усмехается. Тягач забит лекарствами под завязку. На сидении стрелка лежат плоские коробки с желтыми наклейками. – Если что случится, как я огонь вести буду? – спрашивает он у Цапко. – На коленочки положишь, – ничуть не смущаясь, говорит фельдшер. – Всё, поехали, поехали! – Сейчас. – Ник спрыгивает с тягача, идет к главному зданию. Юсупов, Эн и Хал устремляются следом. Цапко недоуменно смотрит им вслед, потом до него доходит – он срывается с места и бежит, громко топая сапогами. Все пятеро подходят к черному кругу копоти на асфальте. Из центра его торчат вилы, тоже черные, обугленные. Рукоятка сгорела. Это все, что осталось от Бабая. – Может, он еще живой? – спрашивает Хал. – Мы же думали, блин, что он погиб, а он вона как… Ходит где-нибудь там… – Нет, – твердо говорит Ник. – Не ходит. Он умер. Совсем. Умер, чтобы мы были живыми и спасли остальных. – Откуда ты знаешь? – Эн смотрит на Ника, и он понимает, что девушка очень недовольна его словами. – Знаю. Объяснить вот не могу. – Здесь эта… тоже произошло что-то вроде разрядки двух полей, – пытается объяснить Юсупов. – И было искажение оптической… – Не надо, Вилен, – останавливает его Ник. – Не нашего это ума дела. Но когда-нибудь мы обязательно разберемся, кто, зачем и каким образом это сделал и как нам все это прекратить. А сейчас давайте выдвигаться, нам надо до темноты попасть в Цирк. Все, кроме Юсупова, сидят на броне – и потому, что внутри тягача нет места, и для того, чтобы удерживать разъезжающиеся по наклонным плитам коробки с медикаментами. Пятый слой, четвертый, третий – червоточина смирилась, она больше не строит козней, не пытается убить проникших в нее людей. Бабай словно бы разрядил какой-то невидимый и неведомый конденсатор, и пока энергия не накопится вновь, червоточина будет относительно безопасной. Относительно, потому что каменные ежи в живых стенах домов никуда не делись, провода все так же танцуют свою беззвучную самбу, и бледно-желтое лицо в окне больничного корпуса все смотрит и смотрит на машины «Скорой помощи» внизу. Филатова Ник замечает у границы второго слоя. Силуэт в длинном плаще причудливо искажается, и кажется, что он пляшет какой-то народный танец, размахивая руками и приседая. Тягач пробивает полупрозрачную стену и останавливается. – Что-то случилось? – спрашивает Ник. Филатов опускает руки. – Всё, конец! – скрипит он. – Они идут сюда. Они… крестный ход… сюда! – Кто? Какой еще крестный ход? – наперебой спрашивают все. |
