Настал день, и меня засекли, когда я пытался помочь очередному заключенному, потерявшему сознание, и мне пришлось признаться. Я попался и был приговорен к двадцати пяти ударам.

Меня пугала не столько боль, сколько весьма вероятная перспектива оказаться после порки в лагерной больнице. Этого я боялся больше всего на свете, поскольку ее пациенты в большинстве своем страдали от дизентерии и тифа. Эсэсовцы обходили больницу стороной. Там можно было запросто подхватить какую-нибудь заразу и заболеть. И уж тогда мне этого Мучмана не найти ни за что.

Перекличка обычно продолжалась не больше часа, но в то утро, когда меня подвергли этой экзекуции, она тянулась все три. Меня привязали к доске и стащили брюки. Я попытался облегчиться, но боль была такой сильной, что у меня это никак не получалось. Да и как тут оправишься - в животе-то пусто. Когда я получил "подарок от Гинденбурга" и меня отвязали, я тут же упал в обморок. Иначе и быть не могло - доска-то уже не поддерживала.

* * *

В течение долгого времени я лежал, разглядывая руку, которая свешивалась с верхней койки. Тем более что висела она совершенно неподвижно, даже пальцы не шевелились. Испытывая непреодолимое желание встать и посмотреть, жив ли ее владелец, я сел в кровати и тут же закричал от боли. На мой крик кто-то подошел, я уже не мог сдержаться.

- О Боже! - выдохнул я, чувствуя, что у меня сразу вспотел лоб. Сейчас еще больнее, чем тогда.

- Это, наверное, результат лечения.

Человеку, стоявшему рядом, было около сорока, его верхние зубы выступали вперед, как у кролика, а волосы напоминали свалявшуюся вату. Он был до крайности истощен - точь-в-точь ходячая мумия, - а на его арестантской робе красовалась желтая звезда.

- Результат лечения? - недоверчиво переспросил я.

- Да, я использовал хлорид натрия, - растягивая слова, ответил еврей. А затем добавил более решительно: - Что значит - поваренная соль. Я сыпал ее на раны.

- Господи, Господи, я же вам не омлет, в конце концов.

- Может быть, - ответил он, - но доктор здесь я, и хотя догадываюсь, что соль жжет немилосердно, в моем распоряжении нет другого способа спасти вас от инфекции. - Голос у него был сочный, приятный, как у комика. - Вам повезло, что я хоть как-то помог. Увы, для других несчастных я ничего не могу здесь сделать. Да и что тут сделаешь, когда под рукой у тебя только то, что удается стащить с кухни.

Я снова посмотрел на руку, которая свешивалась с верхней койки. И тут я заметил на запястье этой руки выступающий узел. Никогда еще я не испытывал такого счастья от лицезрения дефекта человеческого тела. Но тут доктор приподнял руку моего соседа с верхней полки и встал на мою койку, чтобы взглянуть, как он там - жив или не очень. Спустившись, он осмотрел мои ягодицы.

- Заживет потихоньку.

Я мотнул головой в сторону соседа:

- А что с ним?

- Он что, доставляет вам неудобства?

- Нет, просто интересно.

- Вы болели когда-нибудь желтухой?

- Болел.

- Это хорошо. Тогда можно не волноваться, во второй раз ее не подхватите. Если не будете с ним целоваться и не попытаетесь трахнуть. И все-таки надо будет спустить его вниз, чтобы он случайно не помочился на вас. Вирус передается через выделения организма.

- Какой вирус? - спросил я.

- Гепатита. Я прикажу поднять вас наверх, а его спустить вниз. Если он попросит воды, можете ему подать.

- Конечно, подам. А как его зовут? - спросил я.

Доктор устало вздохнул:

- Понятия не имею.

Позже, когда санитары подняли меня на верхнюю койку - это оказалось довольно мучительной процедурой, - а ее прежнего обитателя опустили вниз, я решил получше рассмотреть человека, который, сам того не зная, должен был вызволить меня из Дахау. Зрелище, скажем так, неутешительное. Если бы не узел на руке, я бы никогда не смог опознать Мучмана, ориентируясь на фотографию, которую я видел в кабинете Гейдриха, - так он исхудал и такой желтизной отсвечивало его лицо.