В лагерной больнице лежало около шестидесяти человек, при которых состоял один доктор, по имени Мендельсон, и три или четыре санитара, еще недавно сами здесь же лежавшие и не оправившиеся по-настоящему от болезни. Если искать образ, точнее других выражающий стиль и смысл существования данного лечебного заведения, это будет склеп.

Вскоре я установил, что здесь два типа пациентов: больные, чей конец неизбежен, и люди изувеченные, которые обязаны подхватить здесь какую-нибудь заразу и затем умереть.

Вечером, перед тем как стемнело, пришел Мендельсон, чтобы осмотреть мои раны.

- Утром я промою ваши рубцы и посыплю их свежей солью, - сказал он и совершенно машинально, не испытывая особого интереса, взглянул на Мучмана.

- А каким способом вы его лечите? - Вопрос был глуповатый, но почему-то возбудил в докторе любопытство. Он внимательно посмотрел на меня.

- Если вас это так интересует, мои рекомендации в данном случае сводятся к воздержанию от спиртного и острой пищи. А кроме того, я советую больному побольше отдыхать.

- Мне все ясно.

- Не думайте, мой друг, что я такой бессердечный, но помочь ему всерьез ничем не могу. Если бы он получал витамины, пищу, богатую протеином, глюкозу и метионин, то, глядишь, и выкарабкался бы.

- Как вы думаете, сколько он еще протянет? - поинтересовался я.

- Он иногда приходит в себя?

Я кивнул.

Мендельсон тяжело вздохнул:

- Трудно сказать. Но после того, как он впадет в коматозное состояние, наверное, сутки еще подышит. Может, чуть больше. У меня нет даже морфия для него. В этой больнице для всех пациентов один исход - смерть.

- Буду иметь это в виду.

- Постарайтесь не заразиться, ведь здесь есть больные тифом. Если вы почувствуете жар, выпейте две ложки собственной мочи. Похоже, что это помогает.

- Если мне удастся найти здесь хоть одну чистую ложку, непременно выпью. Спасибо за совет.

- Раз уж вы так внимательны к моим советам, подскажу вам еще кое-что. В больнице иногда проходят заседания лагерного комитета. Место подходящее. Охранники сюда не сунутся, если не случится что-нибудь экстраординарное. Эсэсовцы не так глупы, как кажется, и я вам советую, как только боль немного стихнет, немедленно отсюда улетучиться.

- А почему вы этого не делаете? Что заставляет вас оставаться здесь? Клятва Гиппократа?

- Никогда о такой не слышал. - Мендельсон пожал плечами.

Я решил поспать, чтобы потом бодрствовать и, несмотря ни на что, ждать: а вдруг к Мучману вернется сознание? Наверное, я надеялся, что между нами произойдет трогательная сцена, вроде тех, что показывают в кино, когда умирающий открывает свою душу человеку, который склоняется над его ложем.

Когда я проснулся, было уже темно. Сквозь симфонию кашля и храпа, наполнявшую палату, до моего слуха донеслись звуки, по которым можно было безошибочно определить, что Мучмана рвет. Я свесился с койки и при свете луны наблюдал, как Мучман полулежит, опираясь на локоть, а другой рукой жмет на живот.

- Все в порядке? - спросил я.

- Как будто. - Он тяжело дышал. - Я буду жить вечно, как эта чертова галапагосская черепаха. - Он снова застонал и с усилием проговорил сквозь стиснутые зубы: - У меня спазмы в желудке.

- Хочешь пить?

- Хочу. Горло пересохло. - Его снова вырвало.

Я осторожно спустился вниз и ковшом зачерпнул воду из ведра, стоявшего рядом с койкой. Мучман с жадностью приник к ковшу, стуча зубами так, словно отбивал морзянку. Напившись, он вздохнул и откинулся назад.

- Спасибо, друг.

- Не стоит благодарности. Ты бы сделал то же самое для меня.