Негодование, вызванное несоразмерностью предложения Марьи Карповны его надеждам, внезапно породило в Алексее желание разразиться гомерическим хохотом – такое сильное, что от попытки удержаться от смеха живот его раздулся. Сил терпеть не хватило, и Алексей все-таки расхохотался, рискуя снова навлечь на себя гнев матушки.

– Агафья Павловна! Ваша приживалка! Это и есть завидная партия, которую вы пожелали для меня составить!… О нет, я предпочел бы пойти в монахи!

– Ты не пойдешь в монахи, и ты женишься на Агафье Павловне. Вы станете жить в твоем флигеле, который я прикажу расширить. У вас будут собственные слуги, собственные экипажи, свои земли…

Пока мать произносила со все возраставшей властностью эту речь, Алексей рассматривал висящий за ее спиной портрет Ивана Сергеевича в охотничьем костюме. В общем-то, это правда, что он похож на отца: такие же темные вьющиеся волосы, такой же костистый нос над толстыми губами, такие же бархатные глаза… Да весь облик сходен: словно бы высеченное из камня и подсушенное на солнце лицо… Во взгляде отца, устремившемся к нему с картины, ясно читалось: не уступай! Это был не приказ, это была мольба… Наверное, Иван Сергеевич слишком часто сам вынужден был покоряться воле этой несгибаемой женщины. Алексей внезапно почувствовал, что от портрета над головой матери словно бы идет к нему молчаливая поддержка, и не раздумывая оборвал ее «песню».

– Нет, маменька, – решительно сказал Алексей. – Не настаивайте и не искушайте меня. Бессмысленно. Только попусту потратите время.

От такого оскорбления лицо Марьи Карповны мигом побледнело. Тем не менее она нашла в себе силы справиться с гневом и просто возразила:

– Ты не имеешь права отказываться!

– Почему?

– Я уже поговорила с Агафьей, и она вне себя от счастья. Твой отказ станет для нее жестоким ударом.

– Но как же вы решились, маменька, обсуждать с нею это свое намерение, не спросив сначала моего мнения?

– Не думала, что ты осмелишься противоречить мне!

– Мы живем не во времена Иоанна Грозного!

– Нравится тебе это или не нравится, но и сегодня во всех благородных семействах дети повинуются родительской воле. Если ты станешь упорствовать, я сочту это личным оскорблением и сделаю из этого прямые выводы!

Гнев душил ее. Голубые глаза потемнели, руки терзали веер. Некоторое время Марья Карповна молча то раскрывала его, то с треском захлопывала, то снова раскрывала… Наконец, неожиданно для собеседника, разломала на две части – и тут в глазах ее вскипели злые слезы.

– Знаю-знаю, что в Санкт-Петербурге у тебя была любовная связь с некоей Варенькой, – прошипела она. – Она белошвейка или что-то вроде… Твой слуга Степан ставит меня в известность обо всем. Ну-ка, признавайся: это из-за нее ты отказываешься?

Взбешенный тем, что за ним шпионят в собственном доме, Алексей ответил, повысив голос:

– Хватит, матушка, уймитесь же! Эта особа, впрочем, весьма достойная, была для меня не более чем мимолетной интрижкой, я бы сказал, развлечением. И она ни при чем, если говорить о моем твердом намерении остаться холостяком!

– Так, значит, у тебя и вовсе нет никаких оправданий! – завопила мать.

А потом, выпрямившись во весь рост, задрав подбородок, сотрясаясь от возбуждения, провизжала:

– Я требую слушать меня беспрекословно и не обсуждать мои решения!

Алексей тоже выпрямился.

– Нет!

– Превосходно! Я перестану тебя содержать! Станешь жить на одно твое ничтожное жалованье!

– Ничего, как-нибудь уложусь в него…

– И долгов твоих больше не стану выплачивать!

– Все лучше, чем дурацкая женитьба, которую вы мне навязываете!

– Щенок! – рычала Марья Карповна.