Зайцев вышел только через полчаса. Он выглядел озабоченным.

– На мой взгляд, госпожа Качалова испытала слишком сильное душевное потрясение, – сказал он. – Я пустил ей кровь и назначил лечение: Марье Карповне следует попринимать лавровишневые капельки и попить померанцевой водички.

– Однако, полагаю все-таки, что вы не считаете ее состояние крайне тяжелым? – поинтересовался Алексей.

– Ах, Алексей Иванович, разве можно что-то предугадать, когда имеешь дело со столь чувствительной натурой!

– Вот! Видишь, как все обернулось! – упрекнул брата Левушка.

– Да… – продолжал между тем Зайцев. – У некоторых людей психика воздействует на физическое состояние организма согласно каким-то таинственным законам. Тем не менее я думаю, что продолжительный покой, отсутствие каких бы то ни было противоречий с чьей бы то ни было стороны, здоровое и правильное питание помогут вашей матушке преодолеть эту нынешнюю слабость. Я оставил Агафье Павловне точные распоряжения. Она постоянно будет держать меня в курсе происходящего…

После ухода врача из спальни вышла Агафья и трагическим тоном поведала, что Марья Карповна попросила пригласить к ней священника. Дом снова забурлил, слуги забегали туда-сюда, испуганно перешептываясь: «Барыне стало хуже! Барыня совсем помирает! Что ж мы теперь будем делать, бедные сироты!» Кучера Луку послали в село Степаново – срочно привезти отца Капитона.

В ожидании приезда священника слуги собрались в домашней часовне барыни на молебен. Впереди всех стояли Агафья, Алексей и Левушка. Маленькая темная комнатка пропахла ладаном и разогретым маслом: плененные огоньки дюжины лампад мерцали у стены, сверху донизу увешанной образами Спасителя, Пресвятой Богородицы, святых… Отблески рыжего пламени плясали на серебряных окладах икон.

Алексей опустился на колени рядом с братом. Его губы шевелились: не принимая участия в общей молитве и обратившись взглядом к темноликой Богородице, он повторял и повторял про себя: «Это ерунда. Она ничем не больна. Она просто хочет, чтобы все, и я первый, за нее встревожились, а еще больше – отомстить мне за непослушание. – И тут же: – Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, сделай так, чтобы она выздоровела! Сделай, пожалуйста, иначе я никогда не буду счастлив!»

В последний раз пропев «Царю Небесный…», все встали, осенили себя крестным знамением и, вздыхая, разошлись. Тут появился священник – сутулый молодой человек с рыжими волосами и жиденькой бородкой. Он принес все, что необходимо для таинства соборования. Агафья проводила священника к барыне и спустилась к братьям.

– Сейчас Марья Карповна исповедуется, пособоруется и, даст Бог, здоровье вернется к ней, – прошептала приживалка.

В прописанные доктором Зайцевым лавровишневые капельки Агафья Павловна не очень-то верила. А вот к знахарке Марфе, выращивавшей на своем участке целебные травы, по просьбе хозяйки отправила гонцов – но об этом, разумеется, врачу ничего не скажут.

Исповедовавшись и пособоровавшись, Марья Карповна объявила, что, прежде чем умереть, хотела бы проститься со своими верными слугами. Агафья созвала горничных, лакеев, конюхов – словом, весь штат прислуги числом не менее тридцати человек – в дом. Один за другим они поднимались по лестнице, заходили в господскую спальню, целовали барыне ручку и спускались обратно, обливаясь слезами. Среди них Алексей приметил Кузьму – оставив кисти, художник счел необходимым прийти поклониться своей мучительнице. В отличие от всех прочих он вышел от нее с сухими глазами. Когда последний из прощавшихся отдал хозяйке свой последний долг, Агафья сказала Алексею:

– Теперь ваш черед, Алексей Иванович!

– Вы полагаете, я мог бы… – пробормотал он.