– Марья Карповна настоятельно просила вас поторопиться…

Алексей вошел в открытую дверь и приблизился к кровати. Лицо обернувшейся к нему матери было белым, бескровным. Шея возвышалась из пены кружев. Светлые, рассыпавшиеся по плечам волосы переливались, оттеняя своей живостью бледность лица. Отец Капитон, благословив мать и сына крестным знамением, удалился. Алексей встал на колени и склонился к бледной руке, покоившейся на голубом пикейном покрывале. Рука медленно поднялась и ласково потрепала его по затылку. В глазах Марьи Карповны просиял ангельский свет.

– Я прощаю тебя, Алеша, – сказала она угасающим голосом. – Прости и ты меня. Не держи на меня зла, когда я скоро… так скоро тебя покину…

– Зачем вы так говорите? – ужаснулся он. – Вы скоро выздоровеете!

– Сомневаюсь.

– Но доктор Зайцев только что подтвердил это мое предположение!

– Ах, дорогой мой, я куда больше доверяю своему внутреннему чувству, чем его науке…

Алексей уже готов был разжалобиться, тронутый материнскими страданиями, но вдруг почувствовал запах ее духов. Значит, она надушилась перед тем, как принимать посетителей. Точно! Вот он – флакон, на столике в изголовье кровати, среди пузырьков с лекарствами! И снова, подобно тому как пронзает тело болью внезапная судорога, его душу пронзило ощущение, что он участвует в грандиозной мистификации. Эта розово-голубая спальня с ее оборчатыми занавесками, этот туалетный столик лимонного дерева, эти мягкие кресла с обивкой в шашечку, эта огромная икона в углу, освещенная лампадой из красного стекла, все тут – только ловушка. Капкан, куда он уже готов был добровольно сунуть голову.

Снова прозвучал мелодичный голос Марьи Карповны:

– Как хорошо… Как спокойно мне сделалось после соборования… Теперь пусть случается что угодно. Я готова…

Затем она добавила тоном ниже:

– Алешенька, дорогой мой, обещай мне, что женишься на Агафье!

Но и сын оказался готов – причем именно к такому повороту событий.

– Ни за что! – твердо произнес он.

– Это твое последнее слово?

– Да, конечно.

– Что бы ни случилось?

– Что бы ни случилось, маменька.

– Отлично. Но я на тебя не сержусь, хотя ты бы, разумеется, мог облегчить мои последние мгновения… и я бы ушла с сознанием, что составила счастье двух самых дорогих мне на свете людей: моего старшего сына и Агафьюшки…

Внимание Алексея привлек скрип половицы. Он обернулся и увидел брата, который наблюдал за происходящим сквозь приоткрытую дверь.

– Ну, сделай над собой усилие, сынок, – продолжала между тем Марья Карповна, – скажи мне «да», я благословлю тебя и…

Закончить фразы она не успела: Алексей, упорствуя в неповиновении, отрицательно помотал головой. Сопротивление рассердило Марью Карповну, лицо ее стало жестким, черты заострились, взгляд загорелся странно живым злобным огнем, полыхнул гневом, и она прошипела:

– Пошел вон!

Алексей, не оборачиваясь, вышел из материнской спальни. Левушка сменил его у изголовья больной. В точности так же, как старший брат, поцеловал ручку, в точности так же был удостоен нежного похлопывания по затылку. Марья Карповна не могла вымолвить ни словечка – видимо, совсем измучила ее последняя выходка. Левушка подтащил стул к кровати и сел на него. Он не больше брата верил, что дни матери сочтены, он чувствовал, что никакой опасности нет, но – из сыновнего уважения – почитал необходимым, раз уж это требуется, подыграть в игре, принять ее условия. Он попытался даже изобразить печаль.