— Да не за того он выдает себя, не за того! — еще тише Кудруна зашептала. — Признала я в нем стрелка, что на ристалище тетиву натягивал зубами, врать не стану! А если это так, то будет он стремиться не удачной стрельбой из лука мною овладеть, а способом каким-нибудь другим. От тебя попробует избавиться! Что ему стоит ночью взять да и проколоть сердце твое кинжалом или горло перерезать? А потом что захочет он со мною сделать здесь, в глуши, то и сделает. Не надо будет и батюшке моему кланяться, в мужья набиваться!

Но Владигор речь супруги прервал решительно:

— Замолчи-ка! Вижу, волос у тебя долог, да ум короток! Я негодяя и сам бы распознал, у Белуна мудрости учился. Здесь же вижу я в человеке одну приятность и прямоту. Не клевещи ты на невинного!

Так рассердился на жену, что отвернулся от нее, запахиваясь поплотнее козьей шкурой. Но Кудруна, промолчав, мнения своего о пришельце не изменила. Только и попеняла мужу в сердце: «Эх ты, мудрости учился! Здесь не мудрость, а бабий приметчивый глаз нужен, душа женская, у которой очи зорче, чем у всякого ума мужского…»

Велигор же, выйдя из пещеры, не Сварогу стал возносить молитву. Совсем иным он занялся делом. Из-под плаща достал мешочек, что висел на поясе, зубами развязал тесемку, глины комок из него достал. Была та глина укатана и смочена водой так, что вязкой, густой стала. Из такой глины гончары для малых ребят лепят петушков, лошадок, свистульки всякие, а после обжигают, чтобы после росписи на базаре продавать.

Но не детские игрушки принялся лепить из глины Велигор. К луне повернувшись, принялся одной рукой, но быстро, ловко делать фигуру человека. Скоро не только руки, ноги, тулово готовы были, но и голова. Острием ножа изобразил он на лице и нос, и глаза, и рот. На том месте, где сердце должно бы находиться было, начертил родовой знак князей синегорских, меч и две скрещенные стрелы. Со злобной улыбкой шепча заклинания, из мешочка иглу достал и проткнул ею глиняную голову.

Ко входу в пещеру возвращался он повеселевшим, за спиною держа фигурку на тот случай, если вдруг случайно повстречает Кудруну или Владигора. Глиняного человечка с иголкой в голове запрятал поглубже в расселине между камнями, прошел в пещеру и лег на лавку и, лежа неподалеку от той, которую уж представлял в своих объятиях, посмеивался над простоватым Владигором, зная, что наука Веденея начала свою неслышную работу.

Утром другого дня проснулся Владигор, и не только невеселым показалось Кудруне его лицо, но каким-то злым и отчужденным. Мрачно посмотрел он на жену и сказал недобро:

— Дурно ты выспалась, наверно. Хоть бы водой умылась ключевой да волосы гребенкой расчесала. Точно кикимора болотная ходишь…

Кудруна так и обмерла, услышав такое. Никогда прежде супруг не говорил ей слов обидных, хотя за время скитаний по лесам зачастую выглядела она растрепанной и умывалась раз в день, а то и реже.

— Все сделаю, прости, — кротко ответила Кудруна, объясняя для себя упрек супруга тем, что стыдно ему перед посторонним человеком за ее действительно несколько неряшливый вид.

Приготовила обед. Наряднее обычного явилась перед мужчинами. Платье нарядное из дорогой заморской ткани, которое прихватила с собой, из Ладора уезжая, подвеску налобную с крупным, как первые весенние сосульки, жемчугом, со смарагдами, вышитые бисером чеботы — все, что имела, надела на себя, да и кушанье, на время и на труды не поскупившись, приготовила отменное. Но даже и не взглянул на красоту Кудруны Владигор. Едва к губам поднес ложку деревянную, своими руками резанную, отплевываться стал, браниться:

— Что, руки поотсыхали?! Или разницы не видишь между едой для витязей, князей и кормом для скота?!

Миску глиняную с похлебкой, над которой с усердием с самого утра хлопотала Кудруна, рукой отпихнул, на пол упала миска, разлетелась в черепки.