Терри Пратчетт. МаскарадПлоский мир – 18
Я приношу свою искреннюю благодарность людям, которые продемонстрировали мне, что опера – вещь гораздо более странная, чем мне казалось прежде. Пожалуй, самой лучшей благодарностью будет, если я вовсе не стану упоминать здесь их имена.
Ветер завывал. Горы раскалывались под напором бури. Молния беспорядочно тыкалась в утесы, словно старческий палец, выковыривающий из вставной челюсти смородиновое зернышко. В шумно колыхающихся на ветру зарослях дрока вспыхнул неверный под порывами ветра огонек. – Когда мы вновь увидимся… вдвоем? – возопил чудной, жутковатый голосок. Над землей в очередной раз прокатился раскат грома. – И зачем было орать? – ответил другой голос, наделенный гораздо более привычными уху модуляциями. – Из-за тебя я уронила тост в костер. Нянюшка Ягг уселась обратно на свое место. – Прости, Эсме. Я, это… как бы объяснить… уважение к прежним временам, традиции… Но согласна, звучит не ахти, как-то неправильно. – А я только его поджарила как надо, только он стал таким золотистым… – Ну прости. – …И тут ты орать. – Извини. – Я к тому, я ведь не глухая. Что мешало спросить нормально? И я бы ответила, что, мол, в следующую среду и увидимся. – Прости. – Отрежь мне еще кусочек. Кивнув, нянюшка Ягг обернулась. – Маграт, отрежь-ка матушке Ветровоск еще… О. Это я по привычке, все забываю. Ну да ничего, сама отрежу. – Ха! – откликнулась матушка Ветровоск, не сводя глаз с пылающего огня. Некоторое время не было слышно ничего, кроме завывания ветра и странных звуков – нянюшка Ягг резала хлеб. По своей результативности это ее действие могло соперничать разве что с попытками распилить циркулярной пилой пуховую перину. – Я надеялась, если мы сюда придем, тебя это немножко взбодрит… – через некоторое время произнесла нянюшка. – Да ну. – Это был не вопрос. – Вроде как поможет развеяться, – продолжала нянюшка, внимательно следя за выражением лица подруги. – М-м? – Матушка все так же хмуро таращилась в костер. «Ой-ей, – подумала нянюшка. – А вот этого говорить не следовало…» Дело в том, что… в общем, дело в том, что нянюшка Ягг была встревожена. Очень встревожена. Ей казалось… всего-навсего казалось, но и это уже знак… что ее подруга… даже подумать страшно… что она в некотором роде начала… не к ночи будет помянуто… одним словом, начала чернеть… Такое порой случается – с самыми могущественными ведьмами. А матушка Ветровоск была чертовски могущественной ведьмой. Сейчас она, наверное, еще сильнее, чем была в свое время Черная Алиса. Эта самая Алиса стяжала себе очень дурную славу, а что с ней сталось в конце, все знают: пара ребятишек затолкала Черную Алису в ее же собственную печку. Все тогда так радовались этому, так радовались… Хотя печку потом неделю было не отчистить. Но Алиса до самого своего последнего дня, вплоть до самой своей страшной кончины, терроризировала Овцепики. Она настолько преуспела в ведьмовстве, что только о нем одном и думала. Говорят, никакое оружие ее не брало. Мечи отскакивали от ее кожи. А еще говорят, будто бы от ее безумного хохота волосы вставали дыбом у всей округи. Разумеется, в некоторых обстоятельствах без такого хохота, именно безумного – обязательной части ведьмовского профессионального инвентаря, – не обойтись. Однако ее хохот был абсолютно чокнутым, самым что ни на есть наихудшим. Кроме того, Черная Алиса превращала людей в пряники, а дом у нее был из лягушек. И чем дальше, тем больше – ближе к концу стало совсем гадко. |
