Каждый из них молча занимался своим делом, и все же в воздухе висело напряжение. Время от времени Осмонд бросал на спорщиков настороженный взгляд, готовый в любую минуту разнять их. Родриго и Зофиил походили на двух взбесившихся псов – того и гляди, вцепятся друг другу в глотки.

Сигнус был так поглощен своим унижением, что не замечал ничего вокруг. Он стряхнул руку Родриго, когда тот хотел помочь ему подняться на ноги, и удалился, чтобы переодеться в одиночестве. Вскоре, подсохший, стуча зубами и не поднимая глаз, он вернулся в лагерь. Адела предложила ему миску похлебки, но Сигнус молча покачал головой и отправился запрягать Ксанф. Коняга ткнулась ему в плечо носом, но даже эта ласка не развеяла уныния Сигнуса.

Взгляд мой то и дело обращался к хижине. Ничего не поделаешь, придется нарушить собственную клятву никогда туда не возвращаться. Меня мучила совесть. Как могли мы позволить Зофиилу угрожать знахарке? Что, если он пошел дальше угроз? Столкнул женщину в ущелье, и сейчас она умирает от ран, не надеясь на помощь?

Это было чистым безумием – приближаться к жилищу, из трубы которого не валил дым, но мне ничего не оставалось, как снова вскарабкаться по узкой тропе. На крик никто не ответил. Тот же садик, драчливые куры сражаются за семена. Странные плоды, тронутые морозцем, все так же свисают с веток рябины, раскачиваясь от слабого ветерка и поблескивая инеем.

На мои крики по‑прежнему никто не отзывался. Пришлось оттолкнуть тяжелую кожаную занавеску, чтобы слабый свет зимнего солнца проник в хижину. Камни, из которых ее построили, образовали естественные выступы и ниши, в которых ютились горшки и кувшины. Связки сухих трав свисали с потолочных балок. Пустой котелок стоял в центре хижины. Огонь под ним почти погас, лишь несколько кроваво‑красных ручейков, словно крохотные вены, свидетельствовали, что очаг не мертв. В комнате помещался деревянный шкаф для одежды, две табуретки и узкая кровать всего на несколько дюймов выше утоптанного земляного пола. На кровати свернулась тощая серая кошка, бесстрастно изучая меня громадными зелеными глазищами.

– Ну и где твоя хозяйка?

Кошка моргнула и лизнула лапу.

Снаружи все было по‑прежнему. Пришлось приблизиться к краю оврага и заглянуть вниз. Хорошо хоть изувеченное тело знахарки не валялось на острых камнях. Или Зофиил так напугал ее, что бедняжка решила бежать? Позади ревел водопад. Если женщина упала в воду, мне ни за что не разглядеть ее в пенном потоке.

Оставалось только примостить у порога маленькую бутылку Зофиилова вина – дара, о котором ему лучше не знать, – и спуститься вниз.

Внезапно за моей спиной раздался голос:

– Спасибо за вино.

Знахарка стояла у изгороди, положив руку на калитку и заставляя меня гадать: вошла она или вышла?

Мне не хотелось подходить к ней ближе чем на расстояние вытянутой руки.

– Я хочу извиниться за своего товарища, который приходил вчера вечером, и еще… хочу, чтобы ты знала – я не позволю ему навредить тебе.

– Твой друг был до смерти перепуган. Немудрено – вон как завывал прошлой ночью волк! Я дала ему то, о чем он просил, из жалости, а вовсе не потому, что он мне угрожал.

– Значит, ты тоже слышала волка.

– Слышала. Твоему другу не удалось отравить его.

И снова знахарка не спрашивала – она знала. До чего же остер ее слух!

– Волк не тронул приманку. Но тебе нечего бояться – мы уведем его за собой.

– Что мне волк? Он пришел не за мной. Я боюсь священников и тех, кто хочет костром и дыбой умилостивить Христа всепрощающего.

– Я должен идти. Спасибо за помощь. Матери и младенцу стало лучше.

– Я рада.

Меня терзало любопытство. Знахарка все так же неподвижно стояла у калитки.

– Прости, но я не могу так уйти.