— Ой! — сказала Светлана. — А вы ничего не путаете?

— Чего путать, когда ясно видно, — возмутилась цыганка, — вот линия судьбы, что в тот бугорок уперлась, а вкруг него линии, будто змеи сплетенные, и коль пересекут они его хоть малость — так беда! Все на ладонях наших наперед прописано, все там есть про жизнь нашу от рождения до самого смертного часа!

— Как же помочь ему?

— Уж и не знаю, — пожала плечами цыганка. — Вижу лишь, что виной тому вещь, что принадлежит ему не по праву, да все беды и несчастья к себе будто магнит притягивает, и покуда есть она у него — не быть ему счастливым!

И Светлана вновь завыла дурным голосом, будто по покойнику. Хоть был «покойник» тут же, живехонек и вполне бодр.

— Чего она еще наговорила?

— Сказала, что будто бы ждет тебя встреча с незнакомцем, который укажет путь к спасению, но лишь если ты сможешь его узнать и ему доверишься.

Во дает «бабуля»!.. Как же его можно узнать, коли он незнакомец?

И как поверить тому, кого не узнать?..

Путает что-то зловредная старуха, пугает.

— Я вот теперь все время думаю, — заговорщически прошептала Света, — а вдруг она меня сглазила?

Ну уж!..

— Ты вот что, ты больше к цыганкам не подходи, — выговорил Светлане Мишель, — врут они все, не слушай их!

— А про деда она как догадалась? — спросила Света.

— Ну не знаю, может, некролог прочитала? — стушевался Мишель-Герхард фон Штольц. — Все равно не ходи!

А сам подумал — а ведь про академика-то она не соврала!.. Хотя, что касается лично его, она не угадала. Ну конечно — не угадала! Лично он помирать не собирается и ни в какие порчи не верит!

Вранье все это, пережитки, на которые истинные джентльмены внимания обращать не должны! Нет никаких сглазов — тьфу, тьфу, тьфу!..

Так решил Мишель-Герхард фон Штольц!

И ошибся!..

Еще поезд не остановился, как он, торопясь, спрыгнул с подножки, да тут же чуть не был сбит с ног. На вокзале — толкотня, галдежь, люди с торбами бегают по перронам, пихаясь друг с дружкой, спят вповалку на баулах, бегают с жестяными чайниками за кипятком, едят, тут же, спрыгнув на пути, справляют нужду, уж никого не стесняясь. Меж людей шныряют воры и чумазые беспризорники, которые тащат все, что плохо лежит. Все куда-то хотят ехать, беспокойно спрашивая о поездах, а иные уж и не хотят, прочно обосновавшись на вокзале и промышляя в Москве работой, а то и разбоем.

Просто какой-то библейский Содом!

С трудом протиснувшись сквозь толпу, Мишель выбрался на прилегающие улицы. Был он, как все, грязен, пропах своим и чужим потом и махорочным дымом и чувствовал себя самым ужасным образом.

Куда теперь?..

Куда, он долго не думал — конечно, домой!..

Анна, отворив дверь, его в первое мгновение не узнала. Он увидел растерянные, испуганно округлившиеся глаза, и, торопясь, сказал:

— Не бойся, это я!

— Ты!

Анна всплеснула руками и бросилась ему на шею.

Она повисла на нем, часто целуя и всхлипывая.

— Не надо, я с поезда, я грязен, — уговаривал Мишель, силясь оторвать ее от себя.

Но Анна, ничего не слушая, целовала его обросшие недельной щетиной щеки, лоб, губы, бормотала:

— Ты!.. ты!.. ты!..

— Оставь, ведь я с мешочниками, я с солдатами ехал, — все уговаривал он.

Анна порывисто отстранилась, взглянула на него, сияя.

— Но ведь ко мне ехал?! — улыбнувшись сквозь слезы и кокетливо поправляя сбившийся локон, спросила она.