|
– А у вас отличный английский. Он благодарно улыбнулся и ответил со сдержанной гордостью: – Я три года учился в Англии… Охотно показал бы вам дорогу, но, к сожалению, тороп-люсь на занятия. – Чем вы занимаетесь? – спросила она тем же прямым, простым тоном, каким спросила вчера его имя. – Живописью, – сказал Антонио. Она подняла на него глаза. Промолчала… Да это уже не-честно, это – запрещенный прием, но так оно и должно было быть. – Постойте-ка, покажите только, в какой стороне гетто… – А, – сказал он. – Я так и подумал. – Что вы подумали? – огрызнулась она. Он замялся, но ответил быстро: – Я так и подумал, что синьоре захочется навестить гетто… Это недалеко от вокзала. – И опять он снял шляпу и почти приник щекою к ее щеке, пересыпая свой английский вчерашними, так восхитившими ее «дестра, синистра, дестра», сопровождая объяснения нырками легкой ладони. Наконец они приветливо распрощались. Он, видно, уже здорово опаздывал. Почти бегом припустил к мостику, впадавшему в узкий переулок, и сразу же исчез в толпе туристов. А может быть, вдруг подумала она, этот милый итальянский мальчик – всего лишь призрак Антоши? И вздрогнула, внезапно вспомнив, что среди студентов Академии у Антоши была кличка Итальянец, за пристрастие к художникам венецианской школы. Она повернула и пошла в сторону Сан-Марко тесной, еще по-утреннему затененной улоч-кой, мимо витрин цветного стекла, сувенирных лавочек с вывешенными наружу масками, мимо кондитерских и кафе, где на вертелах уже пустились в свой торжественный менуэт бледные ку-риные тушки, шла, натыкаясь на группы горластых подростков в карнавальных колпаках, на пожилых краснолицых немцев и жилистых американских старух. Повернула за угол и вдруг вышла на вчерашнюю, похожую на залу площадь. Арочные галереи Новых прокураций еще оставались в тени, но портики уже были освеще-ны солнцем. Она прошла всю площадь, уклоняясь от низко летающих голубей, и наконец обер-нулась на собор. Синие глубокие озерца стояли в золоте мозаик. Тесный хоровод розоватых, го-лубоватых, серо-палевых, зеленоватых мраморных колонн издали напоминал легчайшие вязки бамбука. И все это невесомое кружево со всеми своими конями, пятью порталами и пятью купо-лами было погружено и как бы отдалено в среде мягкого утреннего сияния… Через Пьяцетту она вышла на мол и глубоко, беззащитно вздохнула: за частоколом косо торчащих из воды, полусгнивших бревен перед ней лежала искристая, белая к горизонту, а бли-же к берегу ониксовая, черно-малахитовая, но живая, тяжело шевелящаяся лагуна, как спина ги-гантского кита, всплывшего на поверхность. И отсюда, со стороны мола, в сияющем контражуре утра из воды вырастало некое видение, как поднявшийся из глубины лагуны бриг: церковь Сан Джордже Маджоре – красно-белая вертикаль колокольни и белоснежный портал с мощным, грузно лежащим куполом. Она подумала: как жаль, что у нее нет сочинительского дара, а то бы написать рассказ, ко-торый весь – как венецианская парча, вытканная золотом, лазурью, пурпуром и немыслимыми узорами, тяжелая от драгоценных камней, избыточно прекрасная ткань, какой уж сейчас не бы-вает, а только в музеях клочки остались. Ей вдруг страшно, немедленно захотелось туда, как будто там ждало спасение. И уже ми-нут через пять вапоретто влек ее по маршруту, где первой остановкой после Сан-Марко была прославленная церковь на крошечном островке. Церковь была еще заперта. Минут десять она побродила по островку, который, собственно, и являл собой только церковь, несколько зданий из красного кирпича и просторный сад, куда не пускали туристов. Была еще маленькая гавань, приткнувшаяся к маяку, в которой уютно покачивались рядком несколько яхт. За те считаные минуты, что она в восхитительном островном одиночестве шаталась по площади перед церковью, к плавучей пристани дважды причаливал вапоретто, привезший толь-ко парочку японских студентов. |
