|
Очень давно она не видела всю себя, со стороны, – дома, в ванной, висело небольшое зер-кало, в котором мелькало утреннее деловое отражение: два-три мазка губной помады, прядь во-лос, взбитая щеткой надо лбом… И вдруг эта огромная клубистая глубь в голубой с позолотой виньеточкой раме… Неожиданная зябкая встреча со своим телом в дымке пара, восходящего над ванной, в приглушенном свете матовых ламп… Живопись венецианской школы. Тициановой выделки кожа цвета слоновой кости, перла-мутровая кипень живота, золотистые удары кисти на обнаженной груди и эта масса багряных волос, пожизненное ее наказание и благодать… (Ежеутренние мучения в детстве, на даче. Рита, намотав на руку толстую змею ее волос, медленно вела гребнем от лба, упруго оттягивая назад голову: – Королевна моя, золотая, медная… ни у кого на свете, ни у когошеньки таких волосьев нету… – Ой, Рита, больно! – А ты терпи, терпи! За такое богатство всю жизнь терпеть не обидно…) За последние несколько месяцев она похудела, стала юнее, тоньше, ушли с бедер неболь-шие жировые подушечки, так отравлявшие ей настроение… Молча она глядела в глаза обнаженной женщине, с которой вдруг осталась наедине… Та, в зеркале, осторожно, как чужую, тронула грудь, приняла ее вес в ладонь, медленно обвела паль-цем темный кружок соска, чувствуя, как снизу живота поднимается пульсирующее волнение, обхватила ладонями и погладила плечи и… неудержимо, жадно, отчаянно принялась гладить и ласкать это теплое, живое, – живое до кончиков пальцев на ногах, – прекрасное, еще молодое тело, содрогаясь от любви, наслаждения, радостного изумления… Ведь не могло же, в самом де-ле, быть, чтобы вот это теплое излучение кожи, молочное мерцание грудей, медно-каштановая грива – все это исполненное торжества цветение – вдруг… исчезло? Чушь! Бред. Конечно же, ошибка. Да и не туберкулез даже, никакого туберкулеза! Прочь! Да она здорова, и все! Она еще родить может. Вон бабы и позже рожают! Почему бы и нет? Столько лет Миша выпрашивает второго ребенка… Но – как часто случалось в последние недели – она вдруг закашлялась и минут пять не могла продышаться, уговаривая себя, что это пар виноват, какого черта понадобилось пускать такую горячую воду… …И после ванны, уже обтеревшись насухо полотенцем, долго еще сидела, окутанная па-ром, не в силах расстаться с собой, не в силах уйти от себя – такой, в платиновом свете тусклых бра, – сидела на краю ванны в своей любимой позе: согнутая в колене левая нога тонкой щико-лоткой на колене правой… * * * …Еще не открыв глаза, она ощутила под веками то светозарное тепло солнечных лучей, какое чувствуешь в детстве летом на даче, едва проснувшись… Значит, Рита нажарила им с Ан-тошей картофельных оладий, и смерти больше нет и никогда не будет, потому что вот она, Кутя, вырастет и станет, как дедушка, ученым и изобретет такой особый препарат… …В проем наполовину открытого окна с отваленным наружу, колким от старой краски зе-леным ставнем была вдвинута в комнату трапеция солнечного света, верхний угол которой ка-сался края зеркального шкафа, высекая из него фиолетово-зеленые искры… (этот край пострели-вал снопиками радужных игл, стоило лишь качнуть головой по подушке). Воздушная струйка пылинок бежала вдоль голубовато-зеленой зеркальной рамы… На потолке комнаты волновалась жемчужная сеть. Это вода в канале, поняла она. Это игра воды внизу, под стенами дома, отзывалась на по-толке игрой опалов и жемчугов… Она лежала, вытянувшись под простыней, заложив руки под голову… Как это ни странно, счастье, свет и чувство покоя не исчезли, а тихо разлились в груди. Наконец она поднялась и босиком подошла к окну. – Нет! – сказала она себе, качая головой. |
