|
Потом, держа голову вызывающе прямо, он шел следом за ними и вызывал: -- Ну, -- кто смерти хочет? Никто не хотел. Говорил он мало, и "сволочь" -- было его любимое слово. Им он называл начальство фабрики и полицию, с ним он обращался к жене: -- Ты, сволочь, не видишь -- штаны разорвались! Когда Павлу, сыну его, было четырнадцать лет, Власову захотелось оттаскать его за волосы. Но Павел взял в руки тяжелый молоток и кратко сказал: -- Не тронь... -- Чего? -- спросил отец, надвигаясь на высокую, тонкую фигуру сына, как тень на березу. -- Будет! -- сказал Павел. -- Больше я не дамся... И взмахнул молотком. Отец посмотрел на него, спрятал за спину мохнатые руки и, усмехаясь, проговорил: -- Ладно. Потом, тяжело вздохнув, добавил: -- Эх ты, сволочь... Вскоре после этого он сказал жене: -- Денег у меня больше не спрашивай, тебя Пашка прокормит... -- А ты все пропивать будешь? -- осмелилась она спросить. -- Не твое дело, сволочь! Я любовницу заведу... Любовницы он не завел, но с того времени, почти два года, вплоть до смерти своей, не замечал сына и не говорил с ним. Была у него собака, такая же большая и мохнатая, как сам он. Она каждый день провожала его на фабрику и каждый вечер ждала у ворот. По праздникам Власов отправлялся ходить по кабакам. Ходил он молча и, точно желая найти кого-то, царапал своими глазами лица людей. И собака весь день ходила за ним, опустив большой, пышный хвост. Возвращаясь домой пьяный, он садился ужинать и кормил собаку из своей чашки. Он ее не бил, не ругал, но и не ласкал никогда. После ужина он сбрасывал посуду со стола на пол, если жена не успевала вовремя убрать ее, ставил перед собой бутылку водки и, опираясь спиной о стену, глухим голосом, наводившим тоску, выл песню, широко открывая рот и закрыв глаза. Заунывные, некрасивые звуки путались в его усах, сбивая с них хлебные крошки, слесарь расправлял волосы бороды и усов толстыми пальцами и -- пел. Слова песни были какие-то непонятные, растянутые, мелодия напоминала о зимнем вое волков. Пел он до поры, пока в бутылке была водка, а потом валился боком на лавку или опускал голову на стол и так спал до гудка. Собака лежала рядом с ним. Умер он от грыжи. Дней пять, весь почерневший, он ворочался на постели, плотно закрыв глаза, и скрипел зубами. Иногда говорил жене: -- Дай мышьяку, отрави... Доктор велел поставить Михаилу припарки, но сказал, что необходима операция, и больного нужно сегодня же везти в больницу. -- Пошел к черту, -- я сам умру!.. Сволочь! -- прохрипел Михаил. А когда доктор ушел и жена со слезами стала уговаривать его согласиться на операцию, он сжал кулак и, погрозив ей, заявил: -- Выздоровлю -- тебе хуже будет! Он умер утром, в те минуты, когда гудок звал на работу. В гробу лежал с открытым ртом, но брови у него были сердито нахмурены. Хоронили его жена, сын, собака, старый пьяница и вор Данила Весовщиков, прогнанный с фабрики, и несколько слободских нищих. |
