|
Говорили они мало и мало видели друг друга. Утром он молча пил чай и уходил на работу, в полдень являлся обедать, за столом перекидывались незначительными словами, и снова он исчезал вплоть до вечера. А вечером тщательно умывался, ужинал и после долго читал свои книги. По праздникам уходил с утра, возвращался поздно ночью. Она знала, что он ходит в город, бывает там в театре, но к нему из города никто не приходил. Ей казалось, что с течением времени сын говорит все меньше, и, в то же время, она замечала, что порою он употребляет какие-то новые слова, непонятные ей, а привычные для нее грубые и резкие выражения -- выпадают из его речи. В поведении его явилось много мелочей, обращавших на себя ее внимание: он бросил щегольство, стал больше заботиться о чистоте тела и платья, двигался свободнее, ловчей и, становясь наружно проще, мягче, возбуждал у матери тревожное внимание. И в отношении к матери было что-то новое: он иногда подметал пол в комнате, сам убирал по праздникам свою постель, вообще старался облегчить ее труд. Никто в слободе не делал этого. Однажды он принес и повесил на стенку картину -- трое людей, разговаривая, шли куда-то легко и бодро. -- Это воскресший Христос идет в Эммаус! -- объяснил Павел. Матери понравилась картина, но она подумала: "Христа почитаешь, а в церковь не ходишь..." Все больше становилось книг на полке, красиво сделанной Павлу товарищем-столяром. Комната приняла приятный вид. Он говорил ей "вы" и называл "мамаша", но иногда, вдруг, обращался к ней ласково: -- Ты, мать, пожалуйста, не беспокойся, я поздно ворочусь домой... Ей это нравилось, в его словах она чувствовала что-то серьезное и крепкое. Но росла ее тревога. Не становясь от времени яснее, она все более остро щекотала сердце предчувствием чего-то необычного. Порою у матери являлось недовольство сыном, она думала: "Все люди -- как люди, а он -- как монах. Уж очень строг. Не по годам это..." Иногда она думала: "Может, он девицу себе завел какую-нибудь?" Но возня с девицами требует денег, а он отдавал ей свой заработок почти весь. Так шли недели, месяцы, и незаметно прошло два года странной, молчаливой жизни, полной смутных дум и опасений, все возраставших. IV Однажды после ужина Павел опустил занавеску на окне, сел в угол и стал читать, повесив на стенку над своей головой жестяную лампу. Мать убрала посуду и, выйдя из кухни, осторожно подошла к нему. Он поднял голову и вопросительно взглянул ей в лицо. -- Ничего, Паша, это я так! -- поспешно сказала она и ушла, смущенно двигая бровями. Но, постояв среди кухни минуту неподвижно, задумчивая, озабоченная, она чисто вымыла руки в снова вышла к сыну. -- Хочу я спросить тебя, -- тихонько сказала она, -- что ты все читаешь? Он сложил книжку. -- Ты -- сядь, мамаша... Мать грузно опустилась рядом с ним и выпрямилась, насторожилась, ожидая чего-то важного. Не глядя на нее, негромко и почему-то очень сурово, Павел заговорил: -- Я читаю запрещенные книги. |
