7

Сентябрь 1883 года выдался в столице солнечным и тёплым. О белых ночах Санкт-Петербург уже не вспоминал, но дни были напоены ласковыми лучами, щебетом птиц, ясными утренниками с холодной росой и удивительной грустью, которая проскальзывала в желтеющих травах и пёстром ковре опадающей листвы. Уже с неделю стояло бабье лето, неожиданно рано посетившее в том году столицу, и это был настоящий подарок обычно неприветливого, не склонного к сантиментам петербургского климата. И это казалось очень необычным, поскольку в сентябре по всей восточной оконечности Балтийского побережья начиналась полоса беспросветных унылых дождей, которая тянулась месяца полтора-два, начисто выветривая у всякого петербуржца само воспоминание о лете, солнце и тепле.

Вот и сегодня, двенадцатого сентября, день выдался тихим и на редкость умиротворённым. Алексей Иванович Шумилов, бывший сотрудник окружной прокуратуры столицы, проводил вечер в компании своей домовладелицы госпожи Раухвельд и её сына Александра — молодого полицейского врача. И домовладелица — немолодая чопорная немка, вдова жандармского офицера, и её двадцатипятилетний сын относились к Шумилову с большой симпатией. Вдова была очарована своим квартирантом, чьи пересказы разного рода криминальных историй находила чрезвычайно занимательными.

Сын ее, хоть и был ненамного моложе Шумилова, видел в Алексее Ивановиче умудренного жизненным опытом товарища, у которого не грех было спросить совета. Даже изгнание из прокуратуры не выбило Шумилова из его жизненной колеи, теперь он работал юридическим консультантом в обществе поземельного кредита, и это обстоятельство вызывало в Александре Раухвельде особенное восхищение.

Молодые люди после вкусного ужина уселись за партию в шахматы, отложенную накануне. Шумилов рассказывал о том, как в прошлую пятницу к нему в кабинет явился клиент, пожелавший дать взятку и без околичностей об этом заявивший.

— И вот этот гоголевский персонаж заявляет: «Мне сказали, в столице надо ДАТЬ, и тогда можно будет получить ссуду много больше реальной стоимости закладываемой земли», — продолжал начатый за ужином рассказ Шумилов. — Я молчу, а посетитель продолжает: «Я готов ДАТЬ вам и всем кому надо, назовите сколько». Мне его как-то жалко стало, видно, что неумный человек, наломает дров по простоте своей провинциальной. И останется обворованным, ведь шустрых-то дельцов у нас много, если даже арку Главного штаба наши аферисты умудряются миллионерам из провинции продавать…

Раухвельды синхронно улыбнулись, поскольку рассказчик напомнил о реальном случае мошенничества, сделавшимся своего рода столичным анекдотом.

— Мой посетитель продолжает меж тем открытым текстом: «Ваш оценщик может написать, что у меня луга заливные?». Я киваю, дескать, может. «А он может написать, что у меня запруды и в них рыба разводится, карп зеркальный, осётр?». Я опять киваю, может! Хоть сады Семирамиды на вашей Херсонщине напишем. Персонаж, приободренный моими ответами, спрашивает: «Кому следует ДАВАТЬ?» И вот тут я начинаю загибать пальцы: дать надо оценщику нашему, чтобы оценил подороже; дать надо делопроизводителю, который будет вести вашу сделку; дать надо юрисконсульту, то есть мне. Дать надо архивариусу из вашего межевого комитета, который будет готовить кадастровую выписку для нас… — тут мать и сын Раухвельды уже начали смеяться, а Шумилов невозмутимо продолжал: — Ну и конечно, нашему распорядительному директору, поскольку без его подписи выплата не пройдет. Мой гоголевский персонаж задумался, видимо, что-то его в моих словах смутило. Спрашивает у меня, могу ли я все это организовать? Конечно, отвечаю, могу, вопрос в том, сможет ли он все это оплатить.

— Это жестоко, Алексей Иванович, — со смехом проговорила госпожа Раухвельд.