— Вы знаете, я ведь сам провинциал, по большому счету. И я над ним не издевался, я спасал этого бедного глупого Аполлона Эвхаристовича от пройдохи, который непременно обобрал бы его на моём месте. Он, почесав во лбе, уточняет: «А сколько надо дать-то?» Я спокойно отвечаю: «Да в пятнадцать уложиться можно».

— А в пятнадцать чего, он не уточнил? — со смехом спросил Александр.

— Именно таков был его следующий вопрос: «А в пятнадцать чего именно, неужели тысяч?» Затем задает главный вопрос: «А насколько увеличится сумма полученного на руки кредита в результате всей этой махинации?» Причем так и сказал «махинации»! Я, не моргнув глазом, отвечаю: ну, тысяч на пять, может, чуть менее, но на три тысячи точно.

— Он сказал, что вы мошенник, — предположил Александр.

— Примерно, да. Он сказал, что я каналья, мироед и хочу пустить по миру его и его детей. Я же объяснил посетителю, что мошенничество — это суть коммерческий обман и понятие это к моим словам неприменимо в принципе. И пояснил, что с его стороны было большой ошибкой ходить по этажам самого богатого в России Дворянского общества поземельного кредита и расспрашивать у всякого встречного, кому тут дают взятки. Посоветовал поехать домой и никогда более не пытаться обмануть казну.

— Да-а, интересные люди к вам приходят, — заметил с улыбкой Александр. — А у меня все больше колото-резаные раны, странгуляционные следы, такое, о чём в приличном обществе и рассказать неловко…

Это были приятные для обоих вечера: обстановка напоминала Алексею Ивановичу его семью, которая была далеко и которой ему в иные минуты очень недоставало. Разговор порой касался самых разнообразных предметов — новостей уголовной хроники, литературы, политической жизни, ещё недавно сотрясаемой студенческими волнениями и народовольческими терактами, а также новостей, касавшихся круга общих знакомых. Но сегодня отложенная накануне партия в шахматы так и не была закончена: в девятом часу вечера она внезапно оказалась прервана приходом молодого человека, почти мальчика, поднявшегося в квартиру Раухвельд в сопровождении дворника.

Молодой человек под пристальными взглядами эскортировавшего его дворника и госпожи Раухвельд назвался посыльным от лица присяжного поверенного Николая Платоновича Карабчевского и попросил две минуты для разговора наедине. Очутившись в кабинете Шумилова, он заговорщически протянул ему запечатанный конверт, попросил прочесть и немедленно дать ответ. В конверте содержалась короткая записка, приглашавшая Шумилова завтра прибыть по указанному адресу в любое удобное для него время для обсуждения вопроса «исключительной важности».

За годы, миновавшие после окончания «дела Жюжеван», Алексей Иванович сделался довольно известным в определенных кругах «специалистом по разрешению приватных дел». Случилось это как-то само собой, Шумилов даже не прикладывал к поддержанию подобной репутации особых усилий. Его начали приглашать для проведения расследования в интересах защиты в спорных уголовных делах, в тех случаях, когда требовалось собрать доказательства невиновности несправедливо обвиненного человека. Нередко бывало так, что полиция не умела или не хотела прикладывать усилия в этом направлении, и тогда адвокат сам брался за расследование. Подобные несвойственные им функции могли хорошо выполнить далеко не все присяжные поверенные, даже признанные светилами столичной адвокатуры. Поэтому как-то сама собой установилась традиция — при изучении особенно запутанных дел приглашать Шумилова, который оказывался то ли в роли юридического консультанта, то ли частного сыщика, то ли переговорщика с противной стороной. Алексею Ивановичу не раз удавалось не только доказать alibi обвиняемого, казалось бы, безнадежно запутанного в деле, но и назвать настоящего преступника.