Карабчевский замолчал, словно предлагая Шумилову высказаться.

— Я понял суть вашего предложения, — сказал Алексей Иванович. — Но в таких делах у меня есть принцип, от которого я не отступаю.

— У меня тоже, — улыбнулся Карабчевский. — В чем заключается ваш принцип?

— Я не помогаю преступникам. Если я приду к убеждению, что меня пригласили работать в интересах преступника, я откажусь от работы и сообщу

полиции все, что мне станет известно по делу.

— Наверное, это правильно, — кивнул адвокат. — Обещаю, что не буду предлагать вам сделаться пособником убийцы.

— Прекрасно, значит мы поняли друг друга правильно. Продолжайте, пожалуйста, — попросил Шумилов.

— Полиция вообще сработала весьма топорно. Представляете, они потеряли важнейшую улику — клок волос с головы убийцы, который погибшая девочка зажала в кулаке. Глупейшая оплошность, если не того хуже! Я говорю о прямом умысле.

Далее Николай Платонович принялся максимально подробно, если не сказать дотошно, излагать известные ему обстоятельства преступления. Он привел свидетельства соседей, дворников, выводы полиции, содержание протокола аутопсии и прочие детали.

— Дела, разумеется, мне читать никто не давал. Все что знаю — разрозненные фрагменты, собранные буквально по крупицам. Как относится ко мне полиция, полагаю, объяснять не надо, так что на сколько-нибудь продуктивный обмен мнениями рассчитывать не приходится. Мне очень помогает один человек, штатный полицейский, хорошо знающий Мироновича еще по тому времени, когда тот возглавлял вторую Литейную часть. В силу понятных причин я не могу открыть вам фамилию этого человека. Он сообщает некоторые детали, которыми располагает следствие, но, как вы понимаете, делает это с чужих слов. К самому следственному производству он доступа не имеет, поэтому кормится слухами. Возможно, что-то из того, что я вам сейчас сказал, в дальнейшем подвергнется уточнению либо вообще будет отвергнуто, так что не судите меня строго. Пока что хочу спросить, что вы об этом деле скажете?

— На первый взгляд, версия полиции выглядит сильной, логичной и стройной. Плохо дело Иван Иваныча. Но вы правы, Николай Платонович, полиция явно недоработала. Имело бы смысл отыскать женщину, которую сосед видел сидящей с Саррой на ступеньках лестницы в вечер убийства. Время было позднее, уже около двадцати трех часов. А смерть наступила минут через пятнадцать-тридцать? Ведь это же аксиома: ищи того, кто последним видел жертву, зачастую это и есть преступник.

— Ещё что-нибудь вам бросилось в глаза?

— Полицейское прошлое вашего подзащитного.

— Вот-вот, — закивал Карабчевский, — старая вражда, ненависть. Миронович мне сказал, что сажал многих, у него были громкие задержания. Еще признался, что бил задержанных преступников.

— Сильно бил?

— Сильно, ногами. Он уверен, что зуб на него с тех еще времен наточили многие.

— А Миронович ничего подозрительного не замечал в последние недели? Встречи, может, какие-то неожиданные происходили? Предметы обстановки не на своих местах оказывались?

— Нет, ничего такого не было. Миронович, насколько я составил о нем представление, человек основательный, осторожный, внимательный. Работа ростовщика, знаете ли, требует всех этих качеств.