По-видимому, императрица хорошо разбиралась в людях. Мадам Шратт стала близкой подругой императора и оставалась ею более тридцати лет, до самого конца. Он видел ее ежедневно то в Хофбурге, у себя или у своей жены, то у нее дома, в квартире, которую купил ей в двух шагах от дворца по улице Картнер Ринг, – там он проводил пару часов каждый вечер. Часто по утрам мадам Шратт приходила к императрице; настоящая дружба связывала этих двух женщин. Удивительно, что ни разу императрица не пожалела о своем выборе, ни разу мадам Шратт не сделала попытки вмешаться в то, что ее не касалось, или последовать совету людей, желавших воспользоваться ее влиянием. Она умела слушать императора и настолько завоевала его доверие, что он говорил с ней свободно на любую тему. Она умела позабавить и развлечь этого скучающего человека, она восхищалась им, была влюблена в него.

Так в этом старинном дворце между тремя столь непохожими людьми сложились отношения любви, дружбы и взаимного уважения, превратившие этот тройственный союз – если учесть безмерно высокое положение двух его участников и низкое происхождение третьего, если оценить то, что все они сумели смириться со многим и принести на общий алтарь самое лучшее и сокровенное, что было в них, – в нечто, никогда невиданное дотоле в мире и неповторимое, ставшее возможным только в живой и легкой атмосфере венской жизни.

Избавившись от мучившей ее заботы, императрица все более охотно и беззаветно предавалась тому, что влекло ее больше всего на свете, – одиночеству и мечтам. Разве не принадлежала она к тому королевскому роду, который поставлял не столько солдат и завоевателей, сколько принцев, исполненных смятения, уклонявшихся от всякого действия, влюбленных в искусства, во все, что позволяет вырваться из обыденного мира, но одновременно и неумных в своих страстях, отдававшихся им беспредельно, вплоть до потери рассудка. Она была из их породы. Она так же желала бежать от своей судьбы. Дети не привязывали ее к семейному кругу, в нем она чувствовала себя неуютно. Две ее дочери ни в чем не походили на мать. С головы до ног они были Габсбургами. Но Рудольф, полный очарования и рыцарства, независимый и гордый, был кровь от крови матери. Часто она упрекала себя, что вместе с незаурядными способностями она передала ему и тяжелую наследственность. Какого труда стоило ей отнять его у смерти, едва он родился!

Нередко она вспоминала незначительный эпизод из его далекого детства. Хрупкий малыш пытался пойти самостоятельно и тяжело падал на ковер. „Если ноги не держат тебя самого, – сказала, смеясь, императрица, – как же они выдержат груз двойной короны?“

Военные отобрали ребенка у матери в раннем возрасте. Его отец полагал, что никогда не рано начинать приучаться к дисциплине. Сын вырос под надзором генерала Гондрекурского. Жизнь еще слабого ребенка подчинялась суровыми правилам. Всякого рода фантазии пресекались. Рудольф видел своих родителей в строго установленные часы и не каждый день. Отец забавлялся, заставляя его маршировать, как солдата.

Иногда матери на короткое время удавалось остаться наедине с ним. Тогда она рассказывала ему сказки и увлекала в чудесный мир вымысла. Оба любили поговорить о таинственной жизни домовых, о бородатых карликах и гномах, обитающих в лесных чащах. Но такие моменты были нечастыми, а с годами стали случаться все реже и реже.

Как ни была императрица привязана к сыну, она принимала разлуку с ним как неизбежность.