Потом довольно быстро стало понятно, что сама форма, в которую облекал свои мысли БГ, то есть рок-музыка, в принципе не нуждается в России ни в каких гонениях, ибо она не народна. Она не стала и не станет в России областью искусства, которое полюбят народные массы и которому будут внимать, идеям которого следовать, мысли, выраженные в котором, будут брать за образец и на которое будут в трудную минуту опираться.

Точно так же никогда не станет (и никогда не была) в нашей стране народной музыка Майка. То есть весь этот рок-н-ролл, начиная с Чака Берри и Элвиса, пролетел мимо России, едва задев великую страну, слегка и краешком.

Эта музыка в России непонятна и не нужна никому, кроме довольно жалкой кучки фанатеющих меломанов, — пусть эта кучка и состоит из ста тысяч человек, но это на всю огромную страну, включая бывшие республики. Хотя, я думаю, ста тысяч не наберется.

Рынок рок-музыки в России ничтожен, как бы там ни было, он не идет ни в какое сравнение с рынком блатной музыки — если не верите, вызовите такси и покатайтесь часок при включенном водителем радио.

Я больше трех лет работал программным директором петербургского Радио РОКС — единственной станции, эфир которой полностью состоит из рок-музыки. Ну и что? Станция существует, но перебивается с хлеба, что называется, на квас, и ее рейтинг не сопоставим с рейтингом станций, молотящих блатняк, московскую попсу и идиотские шуточки современных юмористов. Читатель голосует рублем, как сказал один из моих знакомых книжных редакторов, а слушатель, соответственно, переключением своих приемников на близкую сердцу блатоту и уже совершенно варварскую столичную поп-музыку, которую и музыкой называть не стоит, ничего там от нее нет.

Майку, кажется, это было все равно. Впрочем, нам всем было тогда все равно — мы жили в столице рок-музыки, так нам тогда казалось. С одной стороны, мы все были уверены, что в СССР (про Россию тогда вообще никто не заикался, страна, в которой мы жили, называлась СССР) никогда и ни в каком виде не будет никакой «официальной» рок-музыки. С другой же стороны, все уже были состоявшимися рок-звездами и, в общем, ездили на розовых «кадиллаках». «Кадиллаки» были воображаемыми, но от этого не менее значимыми и престижными.

Никто не мыслил себе жизни вне рок-музыки, она оказалась сильнее всего, что нас окружало, исчезли все смыслы, навязываемые обществом, — карьера, учеба, работа, семья, дом, положение в обществе, вообще все, кроме сцены, гитары и лиц публики в зале.

Хотя, повторяюсь, тогда не было еще даже настоящих концертов, и каждый выезд в Москву был особым, долгожданным приключением и погружением в Настоящее — в мир реальных, а не вымышленных розовых «кадиллаков», красивых, хорошо одетых девчонок, денег и рок-н-ролла.

Правда, в Москве вместо «кадиллаков» ленинградские музыканты ездили на «Жигулях» и «Волгах» респектабельных поклонников и меценатов, но это было в разы круче, чем ленинградский трамвай.

Вокруг все было чрезвычайно мерзко. Настолько глубоко и крепко мерзко, что эта мерзость казалась вечной. Все эту мерзость понимали. Никто ее не любил, но с теми, кто декларативно с мерзостью боролся, почему-то особой дружбы не водили.

С диссидентами, все свое время, да, собственно, всю свою жизнь посвятившими разоблачению зверств советской власти, нам — и Майку в том числе — было скучно. То есть сначала интересно — диссиденты проявляли к рок-музыкантам неподдельный интерес, но быстро выяснилось, что они ровным счетом ни черта не понимали в рок-музыке, а интересовала их лишь протестная составляющая.

Рок-музыка запрещена советской властью, значит, рок-музыка нам интересна — примерно так, очень грубо, но по сути верно можно выразить интерес, очень быстро иссякший, диссидентской прослойки к рок-музыкантам.

Расставание произошло, ко взаимному удовольствию или неудовольствию, но оно случилось — в диссидентском стане остались лишь унылые «русские рокеры».