На мокром, глинистом скате, широко раскинув ноги в стоптанных хромовых сапогах, ничком лежал человек. Зажатый в кулаке наган все еще был направлен к опушке, и на рукаве гимнастерки ярко алела неспоротая комиссарская звезда.

Комиссар дернулся, попробовал ползти, но вместо этого со стоном сполз по скату еще ниже. Секунду человек в пенсне колебался, потом осторожно спустился в водомоину и, перевернув раненого на спину, вытащил из нагрудного кармана документы.

Раскрыв удостоверение личности, человек в пенсне мельком пробежал строчки и замер, рассматривая фотографию. Так продолжалось секунд пятнадцать. Потом, странно передернув плечами, он захлопнул удостоверение и стал напряженно всматриваться в заросшее многодневной щетиной лицо раненого.

Наконец в глазах человека в пенсне мелькнуло что-то похожее на испуг, он выпрямился и тихо, но отчетливо произнес:

— Неисповедимы пути твои, Господи…

Правая рука у него, сложенная как для крестного знамения, поползла вверх, но остановившись на полдороге, нервно затеребила отворот пыльника.

Раненый опять шевельнулся, начал беспомощно ерзать по сырому откосу, и тут человек в пенсне решился. Он обстоятельно запрятал документы подальше, нагнулся и, подхватив комиссара подмышки, вытащил его из водомоины. Выроненный раненым пистолет зацепился тренчиком за хворостину, и, чертыхнувшись, человек в пенсне сунул оружие назад в кобуру. Потом перехватил комиссара поудобнее и прямиком поволок на дорогу.

Подтащив раненого к тарантасу, человек в пенсне сдвинул чемодан в сторону и на освободившееся в задке место положил комиссара. Услыхав запах крови, кони испуганно захрапели и сами сдвинули тарантас с места, так что на свое сиденье человек в пенсне запрыгнул уже на ходу.

Тем временем стихнувшая было перестрелка вспыхнула с новой силой и определенно начала приближаться. Поняв, что лесной бой еще далеко не кончился, человек в пенсне бешено завертел вожжами и погнал лошадей вскачь, уходя подальше от опасного места…

Колеса отчаянно прыгали по ухабам, тарантас мотало из стороны в сторону, кони, выгнув шеи, стлались по дороге, а человек в пенсне по-ямщичьи привстав с сиденья, не переставая ухарски гикал и вертел в воздухе концами вожжей.

Только прогнав так версты четыре, он наконец перевел упряжку на рысь. Здесь уже не было слышно стрельбы, летний зной, казалось, висел в воздухе, и человек в пенсне, бросив обеспокоенный взгляд на распластавшегося в задке комиссара, принялся торопливо оглядываться по сторонам. Высмотрев ярко-зеленую луговину, он тут же свернул с большака на едва заметную полевку.

Человек в пенсне не ошибся. Примерно через километр еле видная колея вывела к узкой безымянной речушке. На маленькой, вполне укромной полянке, тарантас остановился. Лошади тяжело водили боками, и первым делом возница наскоро их обиходил. Потом бросил потник на траву и вытащил раненого из тарантаса.

Стянув с него обмундирование и торопливо обшарив карманы, человек в пенсне свернул все в тючок и затолкал поглубже под солому. Оттуда же достал потрепанную мужицкую одежду и только после этого занялся раной.

Теперь в его движениях пропала судорожная поспешность, и он старательно взялся обмывать залитый кровью бок. Особой сноровки человек в пенсне не проявил, но с первичной обработкой раны справился. Туго перепеленав рваную осколочную рану, человек в песне намочил холстинку, сделал холодный компресс и, сев рядом с раненым на траву, задумался…

Перед глазами Малевича мелко-мелко дрожала ветка с круглыми зелеными листьями, и он никак не мог взять в толк, откуда она взялась. Он то полностью осознавал свое существование, то в голове вдруг мутнело, и все опять куда-то проваливалось. Похоже, сознание возвращалось к нему с трудом, и Малевич, как бы по частям собирал самого себя.