|
Понимаешь? - А я не вырасту баловнем? - Ну, знаешь ли, - ответила Сашенька, - можно стирать себе носки и быть баловнем. Баловень - это состояние духа, это моральная дряблость. - А что мне делать дома? - Это другой вопрос. Знаешь, очень приятно, когда в доме пахнет свежим деревом. Как в охотничьей заимке. Было б прекрасно, оборудуй мы верстак... Ты бы сделал нам шведскую стенку. Зарядка по радио - вещь хорошая, но на шведской стенке мы бы с тобой вытворяли поразительные штуки. - А еще что? - Пушкин. Ты должен знать Пушкина, без этого невозможен русский интеллигент. - Всего? - Всего. Твой отец знал всего Пушкина. - А кем он был? - тихо спросил мальчик. - Он был самый хороший человек из всех живших на земле, - повторила Сашенька ту фразу, что она как-то сказала. - Самый лучший. Поверь мне. - А меня в школе спросили: "Вас отец бросил?" Он нас не бросил? - Гадкое слово - "бросил"... Что значит бросил? Он мог разлюбить. Любовь - не воздух, это не постоянная величина, вроде ноши на спине. Если любовь - это ноша на спине, тогда это вовсе не любовь. И никто никого никогда не бросает: просто человек перестает любить другого человека, и они не живут вместе. Это я тебе ответила вообще, понимаешь? Но папа не разлюбил меня. Он меня никогда не разлюбит. В сороковом году, весной, он впервые увидел мать плачущей. Они приехали в воскресенье с тяги - Сашенька ездила с сыном на охоту, она приучила его любить охоту, сама научила стрелять, сама выбирала маршруты, - легли они спать рано, а утром, еще перед тем как она кончила готовиться к лекции по французской литературе (она вела курс в институте иностранных языков), к ней позвонили и попросили спуститься вниз - машина стояла у подъезда. Мать вернулась через два часа заплаканная, легла на диван и отвернулась к стене. Он сел к ней и стал гладить ее голову. - Санька, - сказала она, всхлипывая, как ребенок. - Санька, это и горе, и счастье, и боль. Твой отец жив. - Где... Где он? - Возьми мою сумочку. Он принес матери ее плоскую сумочку. Сашенька щелкнула замком. - Вот, - сказала она, - это - его. На диване лежали три красные коробочки. В них на красном сафьяне лежали два ордена Ленина и орден Красного Знамени с номером на белой эмалевой планочке, под гербом. Номер был 974. Поэтому-то Коля на какое-то мгновение замолчал, когда Вихрь спросил его об отце. С Колей никогда никто о нем не говорил - ни в кадрах, ни командование. Видимо, о его отце знало лишь несколько человек в стране. Поэтому, когда Вихрь спросил его, Коля внутренне сжался - самое тяжелое, что есть на земле, так это что-то свое самое дорогое утаивать от друзей. Все, знавшие его семью, не могли удержаться от этого вопроса, и всем, даже самым близким друзьям, он отвечал так, как ответил Вихрю. "Здесь нет мамы, - подумал Коля, посмотрев на разбросанное белье. - Здесь надо самому. Ей радость, другим - тягость. Матери все в радость от ребенка. Как это величественно - женщина! Какое гармоническое и поразительное совмещение любви к мужчине и к ребенку". |
