|
- Салют воину! - Салют писателю! - ответил фон Штромберг. Вставайте, граф, вас ждут великие дела! - Великие дела кончились. Осталось одно дерьмо. - Я не могу спорить с тобой, пока трезв. - В столе - виски. - Откуда здесь виски? - Мне оставил ящик парень из "Газетт де Лозанн". Фон Штромберг достал из стола бутылку, налил, разбавил водой, выпил, блаженно зажмурился и сказал: - Писатель, ты чувствуешь, как от этого пойла тянет настоящим хлебом, а? Шнапс я пить не могу: по-моему, его делают не из хлеба, а из мочевины. Химия рано или поздно убьет институт гурманства. Люди станут глотать шарики, начиненные калориями. - Что новенького? - Ничего. - Скоро дальше? - Какое "дальше" ты имеешь в виду? - Мне нравится эта девица! Я имею в виду, когда снова начнем давать деру? - Это зависит не только от нас, но в какой-то мере и от красных. Трауб усмехнулся. - Смешно, - сказал он. - Куда сегодня? - Куда-нибудь, где много людей и хорошая музыка. - Это крематорий. - Писатель, ты злой, отвратительный человек. - Едем в казино - больше некуда. - У тебя новенького нет ничего? - Ты имеешь в виду баб? - Пока еще я не подозреваю тебя в гомосексуализме. - Нет, ничего особо интересного нет. - Ты добр во всем, но женщин скрываешь. Трауб кончил одеваться, сделал радио чуть громче и остановился возле коричневого громоздкого аппарата. - Тебе не бывает страшно, когда слушаешь этот ящик, Гуго? - Почему? Меня изумляет это чудо. - Тебя изумляет, как люди смогли втиснуть мир в шесть хрупких стеклянных лампочек? Так ведь? - Так. - Это - от дикарства. Ты дикарь. А дикари лишены страха, потому что Бог обделил их воображением. Меня страшит радио, я боюсь его, Гуго. Послушай. - Трауб повернул ручку, красная стрелка поползла по шкале, рассекая названия городов: Лондон, Мадрид, Москва, Нью-Йорк, Каир. - Слышишь? Мир создан из двух миллиардов мнений. Сколько людей - столько мнений, судеб, правд. У нас один, десять, сто человек навязывают правду национал-социализма миллионам соплеменников. А кто может зафиксировать то, о чем говорят эти миллионы в постели перед сном, уверенные, что диктофоны гестапо их не запишут? Что они думают на самом деле - о себе, о нас, о доктрине? О чем мечтают? Чего боятся? Кому это известно в рейхе? Никому. В этом зарок нашего крушения. Наша правда идет не от миллионов к единицам, а наоборот, от единиц - к миллионам. Знаешь, мир обречен. Видимо, это вопрос нескольких десятилетий. Разные правды, которые во времена феодализма могли быть сведены в одну, теперь обречены на взаимоуничтожение, ибо они подпираются разумом ученых и мощью индустрии. - В этой связи все-таки стоит продумать вопрос - с кем мы будем сегодня спать. - Мы махонькие мыши, нам надо стрелять не туда, куда стреляют солдаты на фронте. |
