Поэтому я был намерен проникнуть в дом, осмотреться и, быть может, разузнать какую-либо информацию о том, что происходит.. .а также стрельнуть несколько вещичек под залог.

Мне очень жаль, если это идёт вразрез с вашими этическими и моральными принципами.

Ладно, шучу, мне ни капли не жаль.

Однако я не краду у всех подряд. Моими жертвами становятся лишь зажравшиеся отморозки. Если вы водите новенький BMW и паркуетесь в месте для инвалидов без надлежащего значка, я без проблем залезу к вам в машину и украду мелочь из тамошнего подстаканника; если вы выходите из модного бутика с мешком шёлковых тряпок, расталкивая людей в стороны, слишком занятые своей болтовнёй по телефону, то я уже тут как тут, готовый прибрать к рукам ваш кошелёк. Если вы можете позволить себе тряпки на пять тысяч долларов — вам не составит труда оплатить мне обед.

Я есть судья, присяжный и вор в одном лице. И пока что я не повстречал лучшего зажравшегося отморозка, чем дядя Рэндольф.

Окна особняка выходили на Коммонуэлс-авеню. Я обошёл его по кругу и оказался в переулке с поэтичным названием Пабликэли. Парковочное место дядя Рэндольфа пустовало. Лестница вела прямо в подвал. Я осмотрелся в поисках системы безопасности, однако ничего подобного не увидел. Дверь закрывалась на защёлку; замок вообще отсутствовал.

М-да уж, дядя Рэндольф, мог бы хоть немного обезопасить свой дом.

Спустя две минуты я был уже внутри, уплетая нарезную индейку с кухни и крекеры, запивая все это молоком из пакета. Мой желудок потребовал фалафель, однако его здесь не оказалось, черт побери. К счастью, я нашёл плитку шоколада и запихнул её в карман пальто на потом (шоколадом нужно наслаждаться, а не объедаться). Затем я направился на второй этаж, в мавзолей из красного дерева, восточных ковров, картин маслом, мраморной плитки и хрустальных люстр. Стыд позор, ну кто так живёт?

В лет шесть я ещё не мог трезво оценить стоимость этого хлама, однако моё общее впечатление от особняка ни капли не изменилось: тёмный, гнетущий и жуткий. И это здесь выросла моя мама? Теперь я понимаю, почему она предпочитала активный отдых на природе.

Наша квартира, что располагалась над корейским барбекю кабаком в Аллстоне, была довольно уютной, тем не менее, маме никогда не нравилось сидеть в четырёх стенах. Она всегда говорила, что её настоящим домом был заповедник Голубые Холмы, где мы занимались пешим туризмом и устраивались на ночлег независимо от погодных условий - свежий воздух, ни стен, ни потолков, и никаких вам компаньонов, не считая белок, уток и гусей.

Особняк дяди Рэндольфа был самой настоящей темницей. По моей коже побежали толпы невидимых мурашек, пока я стоял в фойе один-одинешёнек.

Я поднялся на второй этаж. В библиотеке неизменно пахло лимонным лаком и кожей. Вдоль одной из стен располагалась ярко освещённая витрина, заполненная ржавыми шлемами и топорами викингов. Мама как-то упомянула, что дядя Рэндольф какое-то время преподавал историю в Г арвардском университете, пока его не выгнали оттуда с позором. В детали она не вдавалась, да и так было ясно, что мой родственничек помешан на артефактах.

«Ты намного умнее Рэндольфа и Фредерика, Магнус, - однажды заявила мне мама. - С твоими-то оценками ты бы легко поступил в Гарвард».

Тогда она была жива, а я посещал занятия в школе и моё будущее могло состоять из более ярких и приятных событий, нежели попыток запастись пищей на день грядущий.

В углу кабинета дяди Рэндольфа находилась огромная каменная плита, напоминающая надгробие, передняя часть которой была вытесана и обрисована какими-то красными завитками. По центру располагался набросок рычащего зверя, быть может, льва или волка.

Меня пробрала дрожь. Не будем о волках.