Сегодняшний пир удался потише вчерашнего. Оно и понятно. Вчера просто веселились, знакомились, славили прибывшее посольство. Не принято у датчан сразу заводить речи о деле, не почитают это пристойным. Раньше, говорят, могли по месяцу и более жить в гостях, присматриваясь, позволяя заветным речам вылежаться, созреть. О покупке коровы сговаривались, как на всю жизнь, так корова та потом за троих и доилась. Теперь не то, ныне времена настали нетерпеливые, да и народ измельчал. Стыд подумать - великое посольство, присланное сразу двумя князьями, уже на второй день заговорило о том, с чем ехало через море.

    Вышел вперед Твердята Пенек, встал против почетного хозяйского места. Сувор ревниво следил, как рядом с Твердятой одергивает вышитую свиту толмач. Старый боярин тоже говорил по-датски, но плохо. Сувор говорил лучше - небось жизнь прожил не в Ладоге, а, можно сказать, с датчанами бок о бок. Однако доведись ему вершить переговоры, он тоже взял бы толмача. Правда, в отличие от Пенька, не потому, что опасался бы не понять или не надеялся изложить свою мысль на чужом языке. Толмач - честь послу. И, что важно, - лишнее время подумать.

    Умом Сувор был со всем этим согласен, только ревности умом не уймешь. Хоть и числился боярин Твердислава Радонежича первейшей правой рукой, а не властен был ни посоветовать старинному сопернику, ни даже подсобить ему как толмач. И горько было от этого Сувору и тягостно на душе. И думалось, что, хоть и прозывается Рюрик «князем великим и светлым», но - «сущим под великим Вадимом», и оттого глядят на него и людей его, как на отроков безъязыких. А победу прошлогоднюю в кровавом бою кто добывал?!..

    -  Ты, Рагнар конунг, не только воинской доблестью славен, - между тем разносились под закопченными стропилами слова толмача. - Остроту твоего меча мы и сами много раз постигали, когда преломлялись тяжкие копья, а стрелы густо засеивали землю и море. Но известно нам и то, что ты приветлив с друзьями, щедр на серебро и охотно слушаешь добрые советы, управляя страной. Твой народ любит тебя, а соседние племена опасаются причинять селундцам беспокойство…

    Сувор еле удержался, чтобы не поморщиться. Следовало бы сказать «мудрые советы», на худой конец - «толковые». А «добрые», это как понимать? Добрые - для кого?

    Очаги на полу уже прогорели и не дымили, но воздух над ними дрожал, отчего временами казалось, будто вышивки на стенных занавесях вот-вот оживут. Рагнар Лодброк сидел на почетном месте у обращенной к югу стены, удобно расположившись на золототканой подушке. Как говорили, конунг велел эту подушку сделать из знамени, отобранного у повелителя франков. Собственное его знамя, темно-алое, с вышитым на нем вороном, покоилось рядом.

    Рассказывали, будто это знамя своими руками выткала и украсила для вождя датчан его давно умершая супруга, мать Гуннхильд. Конунг был женат много раз. Одних спутниц у него отнимала судьба, других он сам отсылал, когда уходила любовь. Рассказывали также, будто мать Гуннхильд, как и дочь, была провидицей и даже сумела передать знамени часть своей силы - куда указывала черным крылом изображенная на нем птица, там и ждала конунга великая удача в бою.

    -  …Ныне же великий и светлый князь Вадим Военежич шлет тебе, конунг, приветное слово и дому твоему желает урожая и мира на вечные времена…

    Рагнар был стар. Старше седоголового Рюрика и подавно старше молодого Вадима. Сувор, однако, видел, как зорко блестели его глаза из-под белых бровей.